Что мне делать? Что я вообще могу сделать? Я не такой, как мой отец. Я говорил ему об этом. Я был честен с ним.
Забери ключ. Забери ключ и найди бумаги. Ты должен отнести бумаги. Лонгстафф приказал тебе прибыть на флагман. Уже почти время. О Боже! О Боже!
Он смотрел, как тени становятся все длиннее.
Должен ли я рассказать Броку о монетах Жэнь-гуа? О трех оставшихся половинках монет и о трех услугах, о священной клятве и об «Облаке лотоса»? Придется. О Господи, а что теперь делать с У Квоком? И с китайцами, которые учатся на капитанов на наших клиперах, и с мальчиками, воспитанниками отца? Брок не станет соблюдать мою клятву, я знаю, что не станет. Ну и пусть. Какая разница?
– Привет.
– О, здравствуйте, мистер Квэнс. – Кулум тупо скосил глаза на тени. – Пожалуйста, оставьте меня одного. Прошу вас.
У Аристотеля Квэнса ныло все тело. Лишь час назад его откопали из-под обломков. На волосах и лице запеклась кровь, перемешавшаяся с каменной пылью, одежда была изодрана.
– Мне очень горько, – проговорил он. – Это был йосс. Просто йосс.
– Я ненавижу это слово. Пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня!
Квэнс прочел беспомощность, муку и самоуничижение на лице, едва уловимо напоминавшем ему то, которое он так хорошо знал. Он вспомнил тот день, когда впервые увидел Струана. Валявшегося без сознания в грязи в одном из темных переулков Макао. Такого же беспомощного, точно такого же, говорил он себе. Нет, клянусь Юпитером, не такого же, таким он никогда не был! Дирк выглядел как бог, даже когда лежал среди отбросов. Ах, Дирк, у тебя всегда было лицо бога и сила бога – в бдении ли, во сне ли. Да, и даже в смерти, готов поклясться. Лицо. Вот чего у тебя было никогда не отнять.
Такая разница между тобой и твоим сыном.
Да… Хотя, может быть, не такая уж и большая. Кулум пошел против тебя в споре о круглом холме. И встал рядом с тобой против Брока. И на глазах у тебя и у всех пожал руку Гордону Чэню. И сбежал с любимой девушкой, послав к чертям рассудительность и не испугавшись последствий. И спас жизнь Глессингу. Твоя искра есть в нем.
Помнишь, что ты сказал, когда пришел в себя?
«Я не знаю, кто вы, но спасибо за то, что вернули мне лицо».
Ты никогда и не терял его, Дирк, мой друг.
«Да. Но верни лицо моему сыну».
Разве не это ты сказал бы сейчас, будь ты здесь со мной? Ты здесь? Мне так не хватает тебя, парень!
Аристотель Квэнс запрятал поглубже свою грусть и сел на ступеньку рядом с Кулумом.
– Я знаю, сейчас неподходящий момент для таких разговоров, тайпан, но не могли бы вы одолжить мне четыреста пятьдесят гиней?
– Что? Что вы сказали?
– Не могли бы вы одолжить мне четыреста пятьдесят гиней, тайпан? Я понимаю, момент ужасный, но эта старая ведьма Фортерингилл жива – нет такого тайфуна, который осмелился бы ее тронуть, клянусь Богом! Она угрожает мне долговой ямой. Кроме вас, мне больше не к кому обратиться.
– Вы сказали: «Тайпан». Вы назвали меня тайпаном.
– Ну вы же теперь тайпан, разве нет?
Тогда Кулум вспомнил все, что говорил ему отец. О радости и боли быть тайпаном, о могуществе, об одиночестве, о жизни, которая превращается в бесконечную битву.
Он больше не чувствовал себя покинутым. Его взгляд обратился на трех человек внизу. Вернулась тревога. Аристотелю легко сказать: «Тайпан», подумал он. А что скажут они? Ты должен привлечь их на свою сторону. Как? Что там говорил отец? «Ты управляешь людьми силой своего ума и магией, волшебством».
Пошатываясь, он встал на ноги:
– Я… я постараюсь. Клянусь Господом Богом, я действительно постараюсь! Я никогда не забуду вас, Аристотель. Никогда!
Кулум зашагал по склону холма, чувствуя, как от волнения у него сжимается желудок. Главный старшина корабельной полиции приближался от причалившего катера, и они встретились у двери фактории.
– Его превосходительство желает видеть вас на борту безотлагательно.
– Пожалуйста, передайте ему, что я увижусь с ним сразу же, как только смогу, – ответил он со спокойствием, которого не испытывал.
– Вы нужны ему прямо сейчас.
– Я занят. Передайте ему, я занят!
Старшина покраснел, отдал честь и тяжело зашагал обратно к катеру.
