Розовое полотнище затрепетало на ветру, надулось, на нем появилась огромная улыбающаяся физиономия. Соня почувствовала, как стропы, натянувшись, потащили ее назад, но с другой стороны ее удерживал тонкий трос.
– Порядок! – Парнишка показал большой палец, нажал кнопку…
И Соня оторвалась от катера, взлетела и начала набирать высоту.
В ушах гудел ветер, катер удалялся, становился все меньше и меньше. Ее связывала с ним только тонкая линия троса.
Высота увеличивалась и увеличивалась, горизонт расширялся. Далеко внизу она увидела их корабль – изящные обводы гулета, мачты, свернутые паруса…
Она поднималась все выше и выше.
В памяти всплыли знакомые с детства слова: «Отчего люди не летают? Отчего люди не летают так, как птицы?»
Летают! Еще как летают! И вот она сама сейчас летает над бирюзовым морем, как птица!
Нет, не как птица – как осенний листок, летящий по ветру.
Соня почувствовала себя совсем маленькой и беспомощной под наполненным ветром шатром парашюта. Внизу, далеко-далеко под ней раскинулось выпуклое бирюзовое зеркало моря, по нему тут и там были разбросаны зеленые острова, где-то среди них стоял их корабль, но теперь и он стал всего лишь крошечной темной точкой на сияющей бирюзе, а катер… катер вообще было не разглядеть, он затерялся в просторе – и только тонкая нитка троса связывала с ним Соню…
Внезапно ей стало страшно.
Трос казался теперь тонкой паутинкой, которую может разорвать любой порыв ветра, и что тогда? Куда унесет ее ветер? В бескрайний простор моря или туда, где на горизонте синели горы? Или вообще – в бесконечную синеву неба?
Приступ страха был недолгим: она снова почувствовала восторг полета, восторг безграничной свободы…
Ей хотелось длить и длить это чувство, хотелось лететь выше, еще выше, в сияющую бесконечную пустоту, где безраздельно царило ослепительное солнце… Ей хотелось растаять, раствориться в его ослепительном сиянии…
Но трос дернулся, натянулся, и начался медленный, неотвратимый спуск.
Неужели время, отпущенное на полет, на абсолютную свободу, уже истекло? Соня вспомнила, что ей обещали пятнадцать минут, и пожалела, что не настояла на более долгом полете… впрочем, это были самые долгие, самые восхитительные минуты в ее жизни!
Высота уменьшалась. Море приближалось, оживало, наполнялось подробностями. Вот уже гулет стал различим, Соня отчетливо видела его мачты, крошечные фигурки людей на палубе. А потом он скрылся за скалистым мысом, а внизу стал виден белоснежный катер, окруженный белыми гребешками волн. Рядом с катером на волнах качалась маленькая лодочка.
Трос сокращался, катер приближался, уже можно было разглядеть двух людей на борту…
Соня с удивлением поняла, что это вовсе не те, кто четверть часа назад отправил ее в полет. Вместо бородатого грека и его юного помощника на борту катера были двое незнакомцев – один сутулый, в куртке армейского образца, другой лысый, в выцветшей голубой рубашке с закатанными рукавами. В первый момент в Сониной голове возникла нелепая мысль, что она вернулась не на тот катер, с которого начался ее чудесный полет.
Трос, намотанный на барабан лебедки, укоротился до нескольких метров. Соня висела почти над самым катером, наполненный ветром парашют со страшной силой тянул ее назад, в небо, но трос держал на привязи.
Теперь она отчетливо видела незнакомцев – собранные в хвост волосы одного, наглые масляные глазки второго. Оба смотрели на нее с каким-то странным выражением.
Длинноволосый отпустил кнопку лебедки, и Соня зависла над самой палубой, трепыхаясь на ветру, как последний осенний листок.
Длинноволосый поднялся на ноги, протянул к ней руку и проговорил:
– Отдай нам то, что тебе не принадлежит! Отдай – и ты останешься жива.
– Что? – изумленно переспросила Соня.
Она еще была переполнена удивительным чувством свободы, удивительным чувством полета, и слова незнакомца медленно доходили до нее, как будто между ними было толстое стекло.
– Кто вы такие? – проговорила она растерянно. – И где тот бородатый, где мальчик…
Длинноволосый незнакомец инстинктивно покосился на кипящую за бортом бирюзовую воду – и Соня вдруг с ужасом поняла, что греков выбросили за борт. Происходящее казалось ей дурным сном, страшным сном, от которого невозможно проснуться.
