Когда у прохода на тёмную винтовую лестницу что-то зацепила нога, он досадливо отбрыкнулся, гоня трепыхнувшийся испуг, – пусти уже, Чёрная Пятерь! Нагнулся посмотреть…
Боги жизни, надоумившие Ветра сжечь мёртвую грамотку, явили спасённому новую милость. А может быть, искушение. У стены таилась кожаная зепь на узком оборванном ремешке. Лутошку толкнуло злорадство, умноженное шальной лихостью. Сегодня на потолок взбегу, не свалюсь!.. И нещечко это утаю, а вы не хватитесь!.. Он живо огляделся, схватил, сунул найденное за пазуху…
Теперь, когда лыжный бег притомил тело и хмельной восторг начал выгорать, Лутошка стал задумываться: а не зря ли?
Приближаясь к росстаням у скалистого носа, он уже озирался в поисках переимщика. Как выпрыгнет сейчас, как начнёт по-разбойничьи потрошить заплечный мешок: «А ну, живо показывай, много ли из крепости прихватил! Отдашь волей, возьму охотой; не отдашь волей, возьму неволей!»
Лутошка остановился. Кармашек, по-прежнему лежавший за пазухой, потяжелел на сто пудов. В снег закопать, да поглубже, камнем сверху прижать, да потяжелей! Ну её, зепь эту и всё, что там внутри, лишь бы не тяготило!..
Никого не было видно кругом. Острожанин оглянулся ещё, посопел, потоптался. Выбрасывать утаённое внезапно сделалось жалко. Вот кончатся подорожнички и на охоте не повезёт, призадумаешься, что первое с себя продавать… Опять же, к переселенцам не совсем с пустыми руками…
Роковых игр Лутошка ни разу даже издали не видал. Не бросал по столу костей, взывая к удаче. Не пытался поймать за ухо бесталанницу-долю, превратить невстречу во встречу…
Он просто всадил каёк в наст, крепче оттолкнулся, побежал дальше, пересекая незримый рубеж. Скоро далеко за спиной остался тот камень в косых замёрзших потёках, о который его прикладывал дикомыт… Вперёд, скорее вперёд, куда не дотянется тень пяти чёрных башен, загребущими пальцами лезущих из тумана!..
Лутошка нёсся на запад. Свернуть к родному острогу, объявиться матери с отцом? Ну нет уж. Их воля над ним была четырнадцать лет. Теперь кончилась, хватит. Сами почти год назад отдали в кабалу. Маганку сгубили и небось правыми ходят… Ждутся, чтобы он им в ноги упал, взмолился назад? Снова уток кормить, на каждый чих изволения спрашивать?..
Кабальной был вынослив, а нынче, на свободе-то, лыжи снега и пятками не касались. Он стал ладить привал лишь под конец ночи, когда в небе угас серебряный костёр и померкшие облака налились предутренней синевой. На всякий случай основательно запутал следы, чтобы прибежавшие следом подольше вглядывались через озеро с прозрачным, выглаженным ветрами ледком. Примял себе для днёвки хорошее логово, начал расправлять меховой куколь…
Заново вспомнил о кармашке за пазухой.
Вытащил его наконец, расстегнул маленькую пряжку. Что там? Драгоценный оберег во имя Царицы? Дивные украшения, хранимые как памятка, приготовленные в подарок?..
К его немалому разочарованию, добычей оказалась книга. Не особенно толстая, порядком затрёпанная и, уж конечно, ни золотом, ни каменьями не отделанная. Лутошка раскрыл её посередине. Подержал, рассматривая буквы. Грамота была умением за овидью правильной человеческой жизни. Жрецу либо котляру она была, наверно, нужна, иначе зачем бы они её постигали, ну а доброму острожанину или вольному путнику вроде Лутошки – на что? Так иные, по слухам, умели плясать на канатах и топорами играть, ещё кто-то, если люди не привирали, мечи руками хватал и ладоней не резал…
Синие облака мало-помалу розовели. Лутошка вскинул глаза. Ему вдруг показалось, его окликнули. Не по имени – эйкнули, как незнакомца. По-за кожей на тараканьих лапках разбежался мороз. Руки сами спрятали книжку, нашарили самострел…
Дикомыт не стал бы его окликать. И другие не стали бы. Вот мешок через голову, петлю на шею, болт в ногу, чтобы слишком резво не бегал…
«Эй…»
Снова шёпот издалека, голос мóрока, зов с того света. Окончательно холодея, Лутошка завертел головой… На сей раз он увидел. Под облаками, неспешно снижаясь, плыла крылатая тень. Чёрная в кайме пламени, в огненной позолоте на перепонках…
