Тайный воин - страница 169

Шрифт
Интервал

стр.


Ветер медленно поднялся на ноги:

– Подойди, соколёнок.

Сквара очнулся, сглотнул, подумал вытащить нож, но клинок, пущенный с нешуточной силой, наверняка сидел крепко. Некогда возиться, раскачивать. Сквара взбежал на поленницу. На виду у всего крепостного народца опустился перед учителем на колени.

От золотого свёртка на погребальных санях веяло летучим маслом и благовониями. Внизу кружилось множество лиц. Ещё не зажжённый костёр висел в тишине и безвременье, не принадлежа ни одному из миров.

– Ты порадовал Владычицу, как достоит доброму сыну, – сказал Ветер.

Сквара почувствовал его руку у себя на темени. Потом – касание холодного лезвия: кинжал источника срезал длинную прядь.

– Пресекновением нечистой жизни ты выполнил Её волю, – продолжал котляр. – Отныне взор Матери никогда тебя не оставит… Встань же, сын. Сойди в людской мир, нарицаясь с сего дня новым именем: Ворон.

Сквара отважился приподнять голову. Занимало его, стыдно молвить, вовсе другое. «Я-то сойду… а ты? Не тут же останешься?.. Как бросить тебя?»

Ветер, кажется, понял смятение ученика. Скваре даже померещилось в знакомых серых глазах нечто вроде улыбки. Учитель нагнулся, вложил чёрно-свинцовую прядь в складки парчи, кутавшей изножье носилок. Взял ученика за плечо, вроде даже опёрся.

– Пойдём, сын.


Лихарь уже приготовил лучок, добыть живого огня, но Ветер не торопился.

– Где те двое? – спросил он.

– О ком ты, учитель?

– О тех, что тогда покинули сани.

Лихарь моргнул, вспомнил, оглянулся. Винных немедля вытолкнули вперёд. Емко и Вьялец пришли в крепость недавно, вместе с Шагалой, оба только ещё начинали воинское учение. Они стояли перед источником, опустив толком не обросшие головы. Им-то казалось, давешняя оплошка была тут же прощена и забыта. Теперь холодом подкатывал страх: а ведь накажет…

Ветер долго смотрел на них. Без гнева, насмешливо и печально.

– Дело не в том, что под санями был я, – сказал он затем. – Мне-то не грозила опасность… но вы кого угодно бросите, как меня.

Отвернулся и до того долго молчал, глядя на золотую блёстку над вершиной поленницы, что Лихарь отважился подать голос:

– Учитель, воля твоя… В холодницу?

Ветер словно очнулся. Медленно покачал головой:

– Холодница – для тех, из кого я надеюсь высечь тайных воинов для Царицы, как высекают изваяния из упрямого камня… Робушам у меня нет наказания, потому что они никогда не заслужат имён. Где Белозуб?

Опалённый тут же увёл одного и другого и сразу приставил к делу – оттаскивать тело смертника подальше в лес, на брашно волкам и лисицам. Два дурня с облегчением переглядывались. Не прибили, не заперли, всего лишь непонятным словом назвали: минула беда!


Когда обрушилась середина костра, изглаживая последнюю вещественность погребённой, Ветер вздохнул, вспомнил о чём-то, рука, не покидавшая плеча ученика, снова сжала его.

– Приведи кабального.

Сквара сорвался бегом, но приказ котляра полетел из уст в уста ещё проворнее. Лутошка стоял на старом берегу озера, там, откуда с пристойного отдаления следили за действом приспешники и чернавки. Когда на него все стали показывать пальцами, а потом расступились, давая путь бегущему дикомыту, острожанин со всей ясностью понял: вот она, гибель. Сколько раз уже проносилась над рыжей головой, овевала ледяными крылами… а теперь выпростала когти схватить. Сквара, ставший Вороном, почему-то сразу сделался в два раза страшней. Разум скорбно нашёптывал: не спастись, но живое рвётся жить, Лутошка попятился, хотел повернуться, задать стрекача даже без лыж… какое! Те же слуги и стряпки, что, бывало, жалели его и украдкой подкармливали, теперь со всех сторон сгребли острожанина – за рукава, за ворот драного обиванца, даже за волосы, свалили, бьющегося, втиснули в снег…

Беспощадные, чужие от страха… совсем как семьяне, когда он Лихаря…

Лутошка увидел возле своего лица знакомые валенки. Державшие руки все быстро убрались, осталась одна, обнявшая правую кисть.

– Вставай, – сказал Ворон.

Делать нечего, Лутошка повиновался. В хватке длинных пальцев не было жестокости, в ней сквозила невозмутимая готовность хуже всякой жестокости, и она-то окончательно уверила кабального: вот и смерть.


стр.

Похожие книги