Здесь она опять чуть слукавила; как всякая женщина, Софи часто думала о замужестве и детях, о спокойной жизни, посвященной семье. Но все это рисовалось ей в туманном будущем, соблазнительном и чудесном, на которое сейчас у нее не было времени. Когда-нибудь все это будет и у нее, но не сейчас.
Тени удлинялись медленно, но неумолимо; скоро Джек должен был уйти. Она смотрела, как он, положив кота на колени, почесывает ему спину, а тот, развалившись, мурлычет в истоме.
– Этот кот только и знает, что спит, я прав?
– Да, он страшный лежебока.
Коннор улыбнулся, откидываясь в кресле. Сегодня он был спокоен, настроен больше слушать ее, чем говорить сам. В нем была какая-то тайна, что-то скрытое, недоговоренное. Но у нее не было ни страха, ни недоверия к нему, она чувствовала: что бы он ни таил в себе, это не может причинить ей зла. Софи была уверена в этом, а она всегда доверяла своей интуиции.
– Вы еще не готовы пройтись, Софи?
Позже они медленно, очень медленно прошлись по саду, и она одной рукой опиралась на тросточку, а другой – на его руку. Доктор Гесселиус, к ее удивлению, оказался прав: она серьезно повредила лодыжку, и ее смелые планы вернуться на работу через день-два теперь, когда прошло уже столько дней, казались ужасно легкомысленными.
Джек помог ей встать и подал трость, которую она предпочитала костылям, когда с ней были он или Марис. Энни Моррелл где-то раздобыла кресло на колесиках, и, когда Софи уставала, она передвигалась в нем по дому и саду. Она считала, что была в тягость окружающим, чувствовала себя дряхлой старухой, не способной двигаться самостоятельно, и потому все ее постоянно раздражало и вызывало недовольство.
И все же в глубине души ей хотелось, чтобы выздоровление продлилось как можно дольше. Иногда Софи убеждала себя, что хочет просто отдохнуть от рудника, ведь это был ее первый отдых за три последних года. Но дело, конечно, было в другом. Просто ей невыносима была сама мысль, что часы, которые она проводила с Джеком, могут кончиться. Она Re могла подобрать названия – определения – тому, что происходило с ними, но знала: все переменится, стоит ей вернуться к прежней, своей настоящей жизни. Теперешняя жизнь походила на идиллию, существовавшую вне времени, не вполне реальную и все же совершенно восхитительную. Ей хотелось продлить ее насколько возможно. Она обучала Кона различать сорта роз.
– Эглантерия, – пробовал угадать он, указывая на куст с бело-розовыми цветами на шпалере вдоль дорожки.
– Правильно. А эта?
– M-м… мускусная роза?
– Дамасская.
– Ага, дамасская, я так и знал. Цвет девичьего румянца.
– Да.
– А это – «Слава Дижона».
– «Слава Дижона».
– И «Генерал Джек Домино».
– «Генерал Жакомино», – смеялась она, уткнувшись лицом в его плечо. Как она могла отказаться от этих чудесных неторопливых прогулок? Ей нравилось опираться на его руку и ощущать сквозь мягкую ткань куртка твердость его мускулов. Ей нравился исходивший от него запах свежести и то, как он влюбленно смотрел на нее с высоты своего роста, и взгляд его серых глаз был нежен и улыбчив, не замечающий ничего, кроме нее. Если кто-нибудь, Марис, или Томас, или миссис Болтон, увидел бы их в такие минуты, то понял, что «дела рудника» – последнее, что их заботит. Наверное, о ней уже судачат в людских по всему городу. Но ее это почти не беспокоило. Она сомневалась, что новость успела распространиться на господские половины – у дяди Юстаса, например. А что, если это не так и он уже все знает? Она хорошо представляла себе, как он отреагирует. Но вот как поступит она сама? Бросит ли ему вызов ради Джека? На этот вопрос у Софи не было ответа. Риск был велик, и это придавало особую остроту их отношениям.
На сей раз они углубились в старый сад, который был разбит за аллеей боярышника.
– Обратно вам придется нести меня, – сказала она в шутку – и радостно взвизгнула, когда он наклонился и подхватил ее на руки.
– У меня нет никакого желания нести вас обратно, другое дело – вон туда, где можно будет вас поцеловать.
Они и без того почти целовались – их губы разделяло лишь горячее дыхание, на лицах застыла взволнованная улыбка.
