Наконец, перекрывая низкий ритмичный шум паровых насосов, раздался звон колокола, и огромное колесо подъемника начало медленно вращаться. Толстая цепь с грохотом наматывалась на деревянный вал. Казалось, прошла вечность, прежде чем появился край железной бадьи, тут же целиком вынырнувшей на поверхность; ее высокие, в рост человека, борта, облепленные грязью, скрывали находящихся в ней людей. Донн вылез из бадьи на платформу, другие передали ему обвисшее безвольное тело Джека.
Его положили на одеяло, расстеленное на земле. Коннор опустился рядом на колени, держа его за руку; с другого бока доктор нащупывал пульс и прикладывал ухо к груди Джека. Он был в сознании, но до того ослаб, что Коннору пришлось наклониться к самым его губам, чтобы разобрать хриплый шепот.
– Опять я все напортил, – едва слышно прохрипел Джек и попытался усмехнуться. – Видно, не способен я ничего делать по-человечески.
– Помолчи, Джек.
В это мгновение доктор Гесселиус, поднявшись, стал отдавать распоряжения:
– Подгоните ближе тот фургон. Мне понадобятся четыре человека, чтобы поднять его. И принесите еще одеяла.
– Повезете его в больницу в Тэвисток? – тихо спросила Софи.
Доктор отрицательно помотал головой.
– Бесполезно, я уже ничем не могу помочь ему. Отвезите его домой, Софи. Устройте поудобнее. Это все, что можно сделать. – Его скорбный взгляд сказал остальное.
Сидони Тиммс заняла место доктора возле Джека. Прекрасная и трогательная, со слезами, струящимися по щекам, она держала его за руку и говорила, что гордится им.
– Как отважно ты поступил, Джек, правда. Когда поправишься, мы это отпразднуем. Подумай, ведь ты можешь получить медаль! – Она не могла больше говорить и отвернулась, утирая рукавом ручьем текущие слезы.
Джек посмотрел через ее плечо и, слабо улыбаясь, кивнул кому-то головой. Софи и не заметила, что позади Сидони стоял Уильям Холиок, который сейчас опустился на колени рядом с Сидони.
– Хорошенько заботься о ней, – прохрипел Джек. – Она выбрала достойного человека, но, если услышу, что ты плохо с ней обращаешься, смотри, вернусь и рассчитаюсь с тобой, мистер Холиок.
– Я буду добр к ней, как вы только можете пожелать, мистер Пендарвис, клянусь вам, – серьезно сказал он, спокойно и терпеливо наблюдая, как Сидони припала к серой щеке Джека нежным долгим поцелуем.
Коннор помог уложить его в фургон.
– Поезжай осторожно и не торопись, – велел он Трэнтеру Фоксу, который, как он знал, умел обращаться с лошадьми. – Я сяду с ним. Смотри за колдобинами, Трэнтер, и, пожалуйста, помедленнее.
– Не беспокойся, – откликнулся коротышка шахтер, вскакивая на козлы и подбирая вожжи.
– Ты поедешь в коляске, Софи?
За его внешним спокойствием Софи чувствовала, как он страдает и тревожится за судьбу брата, и, тронув его за руку, прошептала, стараясь, чтобы голос звучал убедительно:
– Не может он умереть, Кон. Не может!
– Нет, не может, – касаясь губами ее волос, согласился он тихо и решительно. – Быстрее поезжай, Софи. Ты нужна мне.
Софи смотрела, как Кон взбирается в фургон и усаживается возле брата. Джек лежал с закрытыми глазами. С другой стороны сидел священник, преподобный Юэл, с молитвенником в руке и, склонившись над Джеком, негромко читал молитвы. Трэнтер дернул вожжи, и громадные битюги легко покатили фургон с рудничного двора.
В этом году на день Иоанна Крестителя разыгрывалась пьеска на тот же, что и в прошлом году, сюжет; святой Петр у небесных врат, но на сей раз она была вдвое длиннее, главным образом за счет целых двадцати, вместо одного, стихотворений мисс Маргарет Мэртон, для которых Софи пришлось сочинять музыку. Дирижируя детским хором из-за кулис, которыми служил раскидистый тенистый дуб, чьи ветви частично скрывали ее от публики, Софи не могла избавиться от мысли, что мисс Мэртон, затеяв эту мини-оперу, переоценила свои таланты, не говоря уже о возможностях хора.
Томми Вутен получил в этом году желанную роль святого Петра. Сюжет строился вокруг того, кого он решит пропустить в рай сквозь небесные врата (представлявшие собой внушительное сооружение из папье-маше, покрытое побелкой, чтобы казалось «перламутровым»), а кого отправить в ад. Дети выстроились парами, мальчик с девочкой, в длинную очередь, ожидая «приговора» без особого волнения. Во избежание излишнего драматизма все было определено заранее, и грешников, обреченных на ад, нарядили в темное, а будущих ангелочков – в платьица и рубашки пастельных тонов. Святой Петр задавал каждому вновь прибывшему на небеса несколько вопросов, после чего хор исполнял коротенькую песенку о том, какую хорошую или какую плохую жизнь вел этот ребенок на земле, и Петр объявлял решение. Последней выступала Птичка. В течение нескольких недель до выступления девочка никак не могла определиться, кем хочет быть, святой или грешницей. Выбор целиком зависел от решения, какое платьице ей больше к лицу – темное или светлое. Наконец она остановилась на темно-синем, которое очень ей шло. Но долгие сомнения не прошли бесследно. Вместо того чтобы выучить обе роли – тех, кого пропустят в рай и кого отправят в ад, – она не выучила толком ни одной, и Софи поэтому нервничала.
