Вести о таком увлечении дошли и до приходского священника, отца Василия. Он имел суровую беседу с дедом, а потом принялся и за внука.
— Ты, Иван, вошел в возраст и уже не малое дитя! — изрек он после исповеди. — Должен понимать, что от частого чтения происходит большой вред. Немцы хотя и говорят, что почитают Христа, но они полуверы. Такие богомерзкие книги их латинские философы пишут ради соблазна, а наши борзописцы переводят их на российский язык и вводят в искушение молодых. Юный ум от такого чтения гибнет, а сам юноша впадает в ересь. Остерегись! За такое прогрешение постоишь на коленях и триста раз прочтешь покаянный псалом!
Поведением сына не был доволен и отец. Требовал прекратить обучение с немцами и опасное чтение светских книг. Но дед Степан, упрямый, как и все новгородцы, не даром их прозвали «долбежниками», так и не расстался с мыслью о купечестве. Если не для себя, то хотя бы для внука. Он согласился с тем, что плотницкое ремесло прокормит парня, но добавил, что от произвола сильных людей оно не спасет. Даже самому искусному мастеру придется всю жизнь кланяться каждому мелкому приказчику или приставу, не говоря уже о самом худородном помещике, владельце трех душ, у которого весь доход три пятака в год.
Не известно, чем бы закончился этот спор, если бы Иван смолчал, когда, заметил, как в лавке приказчик Ганс обсчитывает Кондратия Никитича, который доводился кумом деду Степану. В тот день ефимок шел по отношению к рублю совсем по другой цене. Приказчик начал было кричать, что «малшишка врать» и махать кулаками. Но Иван промолчал в ответ, только взялся за тяжелый железный аршин, что используется для отмеривания сукна. Ганс завизжал дурным голосом, и в лавке появился сам Бекман. Увидел покрасневшего от ярости покупателя и все понял.
— Ганс, ты пьян, иди спать! — сказал он, а затем повернулся к Кондратию Никитичу. — Это есть ошибка. Суд у воевода не надо. Карошо?
Недоразумение замяли, но Иван наотрез отказался просить прощения у приказчика и покинул лавку.
На улице Кондратий Никитич внимательно посмотрел на него, огладил свою бороду.
— Вижу ты смелый парень. Вот жалко, что выгодного места лишился.
— Подамся к отцу в артель, буду плотничать. Он меня многому научил.
— Слушай, Иван, я скоро на корабле пойду за рубеж. Нужен подручный. Хочешь повидать белый свет?
— Конечно хочу!
Шведская крепость Ниеншанц возвышалась на мысе, образованном Невой и впадающей в нее речушкой Охтой. Облицованная камнем цитадель с пятью бастионами, крутые земляные валы, бревенчатые палисады. Напротив нее, на левом берегу могучей реки, было воздвигнуто еще одно укрепление — Кронверк. Так что невский торговый путь был заперт крепко-накрепко. Над грозными бастионами ветерок колышет синее знамя с золотым крестом и тремя коронами, лучи солнца вспыхивают на стволах медных пушек, расставленных на стенах. По берегу, где расчищен лес, протянулись огороды, рассыпались домишки слободы и торговые амбары, возвышается остроконечный купол кирки. У пристаней выстроились пузатые бараки и рыбачьи лодки.
Кондратий Никитич готовился к встрече со шведскими властями.
— В Канцах бургомистр Индрик Пипер завел строгие порядки, — проворчал он. — Без пропуска от коменданта Эрика никого в море не выпускает. Его люди будут осматривать весь карбас, обязательно потребуют и наши проезжие грамоты… Ваня, а где твоя? Давай ее сюда — все разом представим, будет меньше придирок.
Иван достал заветный документ. Чтобы его получить, дед на воеводском дворе ломал шапку у многих дверей. На отъезжающего Ивашку Плотникова, как и на всех других подданных Московского государства, полагалось составить поручную запись, в которой следовало подробно указать кто, куда и зачем едет, остаются ли дома его родные и кто из свидетелей ручается за правдивость этих сведений. Ну а чтобы получить окончательное согласие властей, пришлось дать подарки знакомым приказным дьякам, кому рублями, кому сукном и иноземным бархатом. Так что сундук бабушки Натальи сильно полегчал. Раньше порядок выезда не был таким строгим, бумаг писалось не меньше, но приказные не очень дорожились. Но в прошлом году открылось великое воровство, и дело дошло до Москвы. Под следствие попало много дьяков, писарей и сам стрелецкий голова.
