— Ой, Вилли, что-то я так устала! Я никогда не чувствовала себя такой разбитой!
Но я пропустила жалобу мимо ушей — все искала глазами Хитэр, чтобы похвалить ее выставку, — а Кларисса сетовала на разбитость уже три месяца. Я списывала это на ее загруженность, так как знала, сколько соков выжимает из нее работа над историей о каком-то коррумпированном полицейском из Беркли. Тогда же я, отступив от Клариссы на шаг, услышала слабый вскрик. Я повернулась. Она сидела на гранитном пьедестале под монументальной золотистой задницей, половинки которой были выложены из переплетенной соломы. «Бывший лен», — гласила табличка под сим шедевром. Кларисса была бледна как полотно и мотала головой.
— Что с тобой? — воскликнула я, присев рядом с ней на колени. Потрогав ее за руку, я поняла: у нее жар. — С тобой все в порядке?
— Не знаю. Кажется, да, — отозвалась она. — Ви считает, у меня малокровие. Я избавлюсь от него, уже начала есть побольше говядины.
— Подожди-ка, ты что же, звонила Ви? Стало быть, есть о чем волноваться?
Она пожала плечами:
— Да ты понимаешь, у меня никогда так раньше не было. И вот еще посмотри, это выскочило три дня назад. — И Кларисса, отогнув нижнюю губу, показала мне на десне синюшно-красный пупырышек величиной с горошину.
— Какая жуть! — не сдержалась я.
Она печально усмехнулась:
— Вот и Салли так же сказал. — Она залпом выпила шампанское и встала. — Все будет нормально, только мне сейчас нужно лечь. Пойдем поищем Хитэр и попрощаемся.
Всю следующую неделю мы не виделись, но когда встретились в воскресенье утром, чтобы вместе позавтракать, она показалась мне совсем исхудавшей и все время щурилась и моргала от яркого света, лупившего в окна. К тому же лицо ее было покрыто какой-то сыпью, проступавшей так отчетливо, что ее можно было принять за грим. Я обняла Клариссу и, даже не присаживаясь, распорядилась:
— Ничего не заказывай. Я веду тебя к доктору. Прямо сейчас.
— Не надо. Никуда мы не идем. В пятницу я была у дерматолога, и он сказал, что это скорее всего из-за моей пенки для умывания.
— Ты была у дерматолога?! Кларисса, а что, если это?..
Но Кларисса лишь отмахнулась и, зайдясь в мокротном кашле, успокоила меня:
— Я просто хочу получить свою плитку шоколада, кружку кофе побольше и хочу, чтобы моя лучшая подруга развеселила меня немножко, а уж потом пойду домой, приму горячую ванну и буду заканчивать статью, которую надо было сдать еще три дня назад. А потом лягу спать. Вот так, Вилли. Прости, но меня все уже достали этим. Сил моих больше нет слушать.
— Ладно. — Я села. — Будь по-твоему, фашисточка ты моя миниатюрная.
— Правильно говоришь — мелкая блоха больнее кусает. — И она рассмеялась так же весело, как в былые времена. Это меня успокоило, и я заказала себе омлет.
После этого Кларисса исчезла на несколько недель. Я без конца набирала номер ее телефона, но она не отвечала и не перезванивала. Я заезжала к ней домой, но домофон тоже не откликался. Я решила, что ей полегчало и она, наверное, поехала собирать материал для очередной статьи. Как-то вечером у меня было свидание с одним студентом-юристом в кафешке в парке Менло. Студент мой все налегал на спиртное, уже через час я изнывала от скуки и очень обрадовалась, когда позвонил Салли. Забыв о хорошем тоне, я схватила трубку прямо за столом, но в обычно спокойном голосе Салли звучала тревога:
— Вилли? Кларисса ведет себя как-то странно. Ты не могла бы срочно приехать? Как скоро ты будешь?
— Через двадцать минут, — ответила я и, увидев, как мой ухажер, наклонив бокал, вытягивает оттуда языком последние капли, прибавила: — Через восемнадцать.
Клариссу я застала в одном топчике, без трусов, с распухшими глазами, всю покрытую какой-то чудовищной сыпью. Стоя на журнальном столике, она размахивала ветками горшочной пальмы (которую обожала и берегла) и несла какую-то околесицу.
Я обратилась к ней, но она меня будто не слышала. Я подошла ближе и шепнула ей в самое ухо:
— Кларисса, милая, что ты делаешь?
— Муравьи, — прошептала она, продолжая нести прежнюю ерунду. — Целые полчища муравьев пытаются заползти на меня.
