Итак...
С. А. - Владимир Владимирович, обращаться к Вам протокольно, "высокопревосходительство" не уместно, "господин" - считаю унизительным для себя и для Вас, поскольку, если есть господа, нужно полагать, должны быть и рабы...
В. Путин, - остановимся на "товарищ". По должности являюсь Верховным главнокомандующим ВС России, уставы которых еще предусматривают именно эту форму обращения, а вы, как представились, полковник запаса. Еще лучше, просто - по имени отчеству, как это принято, если хотите среди нормальных людей.
С. А. - Согласен. Владимир Владимирович, вопрос задан: "Кто вы Владимир Путин?"
В. В. - русский человек.
С. В. - если не возражаете, этакий тверской "чухонец", с питерским разливом...
В. В. - повторяю, я русский человек.
С. А. Хорошо, прошу прощения, за "чухонца", но поскольку сам "чухонец вологодского разлива", то рассчитываю на взаимопонимание и ставлю, с вашего позволения, вопрос несколько иначе. Как-то на встрече с ветеранами спецслужб России КГБ-ФСБ, вы заметили: "Ваш десант в правительство успешно выполнил свою задачу". Не могли бы вы более подробно изложить свою позицию в этом непростом вопросе.
В. В. - Как представляют себе некоторые, Джеймсом Бондом мне никогда не хотелось быть. А вот работать в органах безопасности мне действительно хотелось. Где-то в начале 9-го класса сходил в приемную Управления КГБ. Ко мне вышел какой-то дядя. Как ни странно, выслушал меня. "Хочу, - говорю, у вас работать". "Отрадно, но есть несколько моментов". - "Каких?" - "Во-первых, говорит, - мы инициативщиков не берем. Во-вторых, к нам можно попасть только после армии или какого-нибудь гражданского вуза". "После какого вуза?" Он говорит: "После любого!" Он, видно, уже хотел от меня отвязаться. А я говорю: "А предпочтительнее какой?" - "Юридический!" И с этого момента я начал готовиться на юрфак Ленинградского университета. И уже никто не мог меня остановить.
С. А. и как же развивались ваши связи с КГБ?
В. В. Кстати говоря, меня даже не вербовали в качестве агента, хотя тогда это было распространено. Людей, которые сотрудничали с органами, было много. Это важный инструмент жизнедеятельности государства - сотрудничество с нормальными гражданами. Главное, на какой основе оно строится. Вот говорят "сексот". Это приобрело такой негативный оттенок. А эти люди выполняли определенную функцию. Понятно, что идеологическую. Девяносто процентов всей информации добывается с помощью агентуры. А борьба с бандитизмом?
Ничего невозможно сделать без агентуры.
Вот мы говорим, разведка - это интересно, а тут политический сыск. Но не важно, как это называется, поскольку агенты действуют в интересах государства. Важно, на какой основе происходит это сотрудничество. Если на основе предательства и материальной заинтересованности, то это одно. А если на каких-то идейных принципах, то это совсем другое.
Отвечая на вопрос, замечу: в КГБ пришел в 1975 году, а окончательно уволился из органов в 1991-м. Из шестнадцати лет неполных пять за границей. Работал только в ГДР, в Дрездене. Мы приехали туда в 1985 году, а уехали уже после падения Берлинской стены, в 1990-м. Работать в разведке было интересно. Это не то, что представляют себе многие. Разведка это не беготня по канализационным трубам Нью-Йорка или в Москвы. Это работа сродни работе журналиста. Тот же сбор информации для принятия решения.
С. А. Итак, Вы закончили юрфак Ленинградского университета, (В.В. - и разведшколу...), приобрели жизненный опыт на службе Отечеству, вышли из КГБ СССР и с полным основанием можете говорить о "десанте в правительство" именно от этой организации. Тем более, что с вашим приходом людей из этой среды в правительстве, как говорят некоторые, стало до неприличия много.
Но как вы оказались в противоположном лагере "диссидентов"? По воле случая, по убеждению или по другим причинам. Странным было бы спрашивать, Вас, офицера спецслужб, почему это произошло? И все же...
В. В. - Показывать уши всегда считалось (С.А. - и считается до сих пор?) неприличным. И, тем не менее, не следует забывать, что разведка всегда была самой фрондирующей структурой в КГБ. В разведке тогда позволяли себе мыслить иначе, говорить такое, что мало кто мог себе позволить.
