Да на что ей вся земля? Со своим бы государством управится!
Зря позволила, зря послушалась.
– Ну, так и убей, лаской засахаривая! – просила она, даже не надеясь, что голодная тварь когда-нибудь решится на суицид.
Но нет, твердила Матушка:
– А прилетит она на костерок, думаешь, черти не подскажут, кто и как ее посадил туда? А если сама, то слабость проявила, не станут жалеть. Я, дочушка, на чертях защитила бы диссертацию! Подмену ей не простят, все горюшко выпьет, и его, и твое, и свое. А коли не дадим проклятому человеку позор на себя принять, станем мы углы считать! Потерпи, дочушка, куда деться-то? Жизнь твоя долгая, что Манькина секундочка – и будет жизнь лучше прежнего! И я, и тетки твои, и дядька Упырь глаз с нее не спускаем!
И все же в последнее время уговоры ее на мать подействовали. Стали готовить проклятую в путь, чтобы шла она к Матушке да в зеркальце на себя полюбовалась.
Долго смеялись, когда узнали, что проклятой своих бед мало, так решила еще железом себя обременить.
Кроме Матушки и дяди Упыря. Они-то от счастья на Седьмом Небе почивали. На этот раз все по их разумению должно было выйти.
Не об этом ли оба мечтали? Чтобы вышла лохань беспризорная в люди, и каждый тыкал бы в нее пальцем – и чтоб знала, кому обязана своими проклятием. Столько смертей положили на нее, и что же, умрет и ни одну не почувствует? Вывод был таков, если б можно было его съесть и износить, то не умирал бы проклятый, а болел бы всеми болезнями, какие носил в себе.
И драконы взбодрились. Тот колодец, в который матушка плюнула, стоял на землях Престолонаследника, за что приходилось уважать его законное право на престолонаследие.
Дядька Упырь железо на всякий случай сковал такое, если и завернет не туда, не кончалось бы – и молотила она его всю жизнь, как себя самою. Из деревни проводил, получая сведения почти до Куликовки, откуда до Мутных Топей было рукой подать, где тетка Кикимора дожидалась, чтобы семя взять и в яйцо закатать. Вдруг, думали, и зеркало не понадобится. Но нет, проклята скоро объявилась в Зачарованных Горних Землях. Заснула поди, тетка, проспала что ли…
Ничего доверить нельзя: спит всю зиму, как медведь… Или хватило проклятой ума стороной обойти болото?
Где эту голодранку черти носят?
А вместе с нею сгинули тетка Кикимора и Матушка…
Кто поднял руку на безобидных женщин без определенного возраста?
И дядька Упырь каким-то беззлобным стал. Неделю назад опять слетела с него живая краска, погост поминает, то и дело собираясь помирать.
С чего не может поднять себя с постели?
Где его бессмертное железо? В кузнице его куют или землю им пашут?
А если похитили поленья, соблазнив избы, и, возможно, раскрыв секрет креста крестов? Ведь даже ей о том не ведомо, только слышала о таком, будто вампиры им опять в людей превращались и умирали, скорее, мучимые совестливостью за кровушку выпитую.
И как? Вампиру к полену близко не подойти, а живая вода, что цианистый калий…
Наказание какое-то, скоро месяц, как ходит в трауре.
Глава 2. Мудростью прославившись
– Ап! – цирюльник немного взлохматил укладку, придавая ей некоторую небрежность. – Я выделил тени чуточку зеленым, очень сочетается с бирюзовостью ваших глаз. Вы не находите?
Ее Величество посмотрелась в зеркало. До чего же она была хороша собой! Пожалуй, стоило выдать ему премию. Но вспомнила о своем решении и тут же передумала. Хороша она была и без цирюльника, любой на его месте мог бы превратить ее в еще большую красавицу, не особенно утруждаясь.
– М-да… Да что же хорошего? Чуть не зарезал… Будет тебе! – сказала строго, прочитав в его голове мысль о бедности. – Штрафую, но справедливо! За дело! Каждый раз на четверть за халатность. И, кстати, халат мне подай!
Она уверено встала, не отвлекаясь на его серое вытянутое лицо. Знал бы он, что по всем СМИ уже облетела мир весть о его бедности и бесталанности, где в черных и мрачных тонах развалилась его замечательная мечта. Кто захочет быть изувеченным бездарным цирюльником?
Конечно, она проявит свое милосердие, давая ему кров и пищу, чтобы знали о ее великодушии…
Мысли ее прервал жалобный испуганный вопль:
