Арабы решились на мятеж, несмотря на внушительные демонстрации военной силы на праздниках, организованных новой властью. Первая кровь возбудила массы, и шейхи – даже те, кто считал затею безумной, – встали под общие знамена или, по крайней мере, одобрили действия повстанцев. Шейх Сада стал председателем дивана мятежников, куда вошла сотня имамов и людей низших сословий.
Пришлось применить штыки и орудия. Восстание было жестоко подавлено и унесло жизни нескольких членов Комиссии по наукам и искусствам (они были убиты в самом начале мятежа), двадцати офицеров штаба и инженерных войск. Погибли комендант Дюпюи, убитый копьем, любимый адъютант Бонапарта – молодой поляк Сулковский. Триста солдат были убиты либо ранены.
Сулковский выехал из Каира с двумя сотнями кавалеристов, перешел через канал по мостику, атаковал бедуинов, убил несколько повстанцев и преследовал остальных. Действуя умело и решительно, он очистил окрестности города, но был ранен. Под ним пала лошадь, он рухнул наземь и был пронзен множеством копий.
Многие ученые, заблокированные в разных районах города, спаслись лишь благодаря местной интеллигенции. Хранившиеся в доме генерала Каффарелли ценнейшие научные приборы, инструменты и книги были уничтожены.
Восстание перекинулось и на близлежащие селения, где также было много крови.
«Ежедневно, – писал Бонапарт, – мы рубим по три десятка голов… Это им послужит уроком». Он одобряет действия Бертье: «Вы хорошо сделали, что приказали отрубить головы всем взятым в плен с оружием в руках».
После мятежа Большой Диван (Совет Нации) был распущен, члены «мятежного дивана» расстреляны, а город укреплен. Одна из больших мечетей была превращена в форт, названный в честь храброго офицера и талантливого человека, – академика Юзефа Сулковского. Повысили и меры безопасности ученых: вблизи сада Института соорудили крепость.
Наполеон принял шейхов и сказал им: «Я знаю, что многие из вас проявили слабость, но я хочу верить, что ни один не является преступником; неблагодарность и мятеж – это то, что более всего осуждается пророком… Я не хочу, чтобы хоть один день в Каире не происходило обычного богослужения; мечеть Аль-Азхар была взята штурмом, в ней текла кровь, идите и очистите ее. Все священные книги были взяты моими солдатами, но, действуя в моем духе, они принесли их мне – вот они, я их вам возвращаю. Тех, кого постигла смерть, достаточно для моей мести. Скажите народу Каира, что я хочу продолжать быть милостивым и милосердным. Он был предметом особого покровительства с моей стороны, он знает, как я любил его, пусть же он сам судит о своем поведении. Я прощаю всем, но хорошенько объясните им, что то, что произошло и еще произойдет, давно уже записано, и что никто не в силах остановить меня; это все равно, что захотеть остановить судьбу… Все, что произошло и еще произойдет, записано в книге истины».
Затем «с поздравлениями» явился шейх Сада. Он что-то бессвязно бормотал и бросился целовать руку «султана Кебира».
Это видел грозный Клебер, только что прибывший из Александрии.
– Кто этот старик со смущенным видом, на лице которого написано такое сильное волнение? – спросил «Нестор армии».
– Это вождь восстания, – ответил Бонапарт.
– Как! И вы не прикажете его расстрелять?
– Нет, этот народ слишком чужд нам и нашим обычаям; я предпочитаю, чтоб у него были вожди вроде того, который не может ни сесть на коня, ни действовать саблей, чем видеть во главе его таких людей, как Мурад-бей и Осман-бей. Смерть этого бессильного старца не принесет никакой пользы и будет иметь для нас более гибельные последствия, чем вы предполагаете.
Возмущение армии было беспредельным: «Зачем постоянно ласкать этих старых шейхов, этих ханжей?»
Бонапарт проявил мудрость, не реагируя на выпады. Он был и политиком, и рыцарем (хотя Стендаль и Шатобриан позднее назовут его политическое дарование посредственным), а Клебер – в первую очередь рыцарем.
Через полтора года античный герой будет зарезан фанатиком.
