Пользуясь тем, что Бирон замешкался с выходом, он подошел к Тредиаковскому, спросил о цели визита, затем ударил промолчавшего поэта по щекам, схватил за шкирку и вытолкнул вон из покоя, приказав ездовому сержанту отвезти наглеца «в камисию» под арест. Собравшихся в зале посетителей, конечно же, шокировало случившееся. Впрочем, образумить и остановить Волынского они не пытались. Слишком высокий ранг тот имел. Посему аудиенцию у Бирона скандал не омрачил. Но по окончании приема герцогу, безусловно, доложили о неучтивости кабинет-министра, вынудив Светлейшего хорошенько призадуматься. Волынский же в это время отводил душу в здании главной полиции, где размещался штаб «Машкерадной» комиссии. Подчиненного Корфа и Шумахера солдаты нещадно били палками в присутствии шефа, приговаривавшего: «Будешь ли на меня еще жаловатца и песенки сочинять?!» Избитая до бесчувствия жертва ночь провела здесь же. В среду ее не терзали, ибо в среду 6 февраля 1740 года она в маскарадном платье и в маске декламировала в Манеже (на Адмиралтейском лугу у Зимнего дворца), где праздновалась свадьба Квасника, собственные вирши. С торжества несчастного поэта вновь вернули под караул. Только утром 7 февраля Тредиаковский обрел свободу. Правда, перед тем в особняке Волынского на Большой Морской улице хозяин дома распорядился закрепить преподанный накануне урок добавочными десятью ударами палки и пообещал в следующий раз более жестокую кару>{76}. Однако следующего раза быть уже не могло. Министр, истязая Василия Кирилловича, даже не подозревал, что в минувший вторник предпочел унизительному покаянию в царском дворце мучительную смерть на столичном Сытном рынке…
* * *
Герцог Курляндский посвятил не час и не два размышлению над тем, что же означал демарш третьего кабинет-министра в аудиенц-зале императорского Зимнего дворца. Неужели это – демонстрация силы?! Растущая месяц от месяца симпатия государыни к Волынскому свидетельствовала в пользу такого вывода. Иное объяснение – нервный срыв – выглядело не очень убедительно, учитывая место происшествия – резиденцию монарха. Хотя Артемий Петрович обладал на редкость импульсивным и необузданным характером, все же с трудом верилось в то, что он способен из-за каприза нарушить в жилище Анны Иоанновны нормы придворного этикета. Поневоле Бирону приходилось выбирать из двух зол наименьшее: либо пассивно уповать на «авось обойдется», либо предпринять что-то решительное, сыграв на опережение.
Судя по всему, фаворит Анны Иоанновны чего-то не учел, рекомендуя императрице весной 1738 года А. П. Волынского в качестве кандидата на образовавшуюся после кончины П. И. Ягужинского вакансию – пост третьего кабинет-министра (первый – А. М. Черкасский, второй – А. И. Остерман). Герцог тогда оценил независимость и энергичность обер-егермейстера (с 3 февраля 1736 года), возглавлявшего к тому же Конюшенную канцелярию, не боявшегося идти на конфликт и отважно пикировавшегося с князем А. Б. Куракиным, шефом Придворной конюшенной конторы, от которой 14 мая 1736 года и отпочковалась новая структура, координировавшая деятельность казенных конских заводов. Куракин возненавидел строптивого и неуживчивого коллегу, стремившегося к абсолютной самостоятельности. Бирону же сия манера поведения весьма приглянулась. Ему как раз требовался упрямый вечный спорщик в Кабинете министров, дабы гасить политическую активность хитрого вице-канцлера А. И. Остермана. Поэтому 3 апреля 1738 года Волынский и удостоился важной должности>{77}.
Но герцог ошибся, и ошибся не в Артемии Петровиче, а в Андрее Ивановиче. Волынский полностью оправдал ожидания Светлейшего, дразня и провоцируя на ссору вице-канцлера по поводу и без повода. А вот реакция Остермана оказалась необычной. Немец уклонился от дуэли и добровольно уступил лидерство бойкому сопернику. В результате Кабинет не обзавелся нужным Бирону равновесием, зато Волынский в кратчайший срок и без особых проблем стал официальным докладчиком от правительства при императрице. И, что хуже всего, царице понравилось общаться с ним, министром толковым, галантным, инициативным. Фаворит с тревогой замечал, насколько быстро складывались дружеские отношения между его протеже и его фактической супругой. Конкурент Остермана на глазах превращался в конкурента Бирона, не на альковном фронте, разумеется, а на политическом.
