21 августа вице-канцлер шлет в Ораниенбаум второе письмо, и тоже максимально быстро, на рассвете понедельника: «Вашей Высококняжеской Светлости милостивейшее писание из Ораниенбома, с пастилионом отправленное, я вчерашнего ж дня во время самого выезду из Санкт-Питерзбурха в путь исправно получил и Вашей Высоконяжеской Светлости за оное всепокорнейше благодарствую. И при сем в скорости Вашей Высоконяжеской Светлости токмо сие доношу, что Его Императорское Величество вчерашняго дня ввечеру в 9-м часу, Слава Богу, щастливо сюда прибыть изволили. И сего утра, позавтракав, поедем в Ропшинскую мызу при провождении всей охоты нашей.
Его Императорское Величество писанию Вашей Высококняжеской Светлости веема обрадовался, и купно с Ее Императорским Высочеством любезно кланяются. А на особливое писание ныне Ваша Высоконяжеская Светлость не изволите погневатся, понеже учреждением охоты и других в дорогу потребных предуготовлений забавлены. А из Ропши, надеюсь, писать будут. Я, хотя веема худ и слаб, и нынешней ночи разными припадками страдал, однакож, еду. Дай Боже Вашей Высококняжеской Светлости здравие. А я з глубочайшим почтением пребываю… А. Остерман. Из Стрелиной мызы. Августа 21 дня 1727». Из документа видно, насколько предупредителен и заинтересован в согласии с князем обер-гофмейстер. Кстати, царь не оставил на нем автографа, похоже, по банальной причине. Он в это время еще спал.
Мы можем с большой долей вероятности утверждать: за две недели до разразившейся катастрофы Меншикову ничего не грозило. Остерман искал взаимопонимания. Елизавета держала паузу. Петр зла тестю не припоминал, хотя и не забывал. Генералиссимус с фамилией наслаждался природой в Ораниенбауме. Царь с сестрой и теткой в окружении егерей, сокольничих, кречетников и своры собак развлекался в Ропше. 25 августа обе компании соединились в Петергофе, ради именин Натальи Алексеевны. Торжество в целом прошло нормально, без скандала. Нельзя считать таковым спор императора с Меншиковым из-за П. И. Ягужинского. В Ропше Г. И. Головкин походатайствовал за сосланного на Украину зятя. Петр пообещал переговорить с гонителем о генерал-прокуроре и слово не нарушил. Однако князь крайне болезненно отреагировал на заступничество государя, категорически отверг возможность прощения недруга и не без усилий убедил мальчика не упорствовать.
Монарх неохотно принял аргументы тестя. Но неприятный осадок остался. Впрочем, капля за каплей вода камень точит. В течение августа недовольства унизительными нотациями и бесцеремонными придирками накопилось в юной душе немало. Если бы не сестра с Остерманом, гремучая смесь давно бы выплеснулась наружу. К счастью, подросток слушался старших и волю эмоциям не давал. Только всему есть предел. Терпению внука Петра Великого – тоже. Елизавета характеры трех главных персонажей драмы изучила хорошо. Меншиков – корыстолюбив, тщеславен, высокомерен, негибок и упрям. Петр – вспыльчив, отходчив, непоседлив, своенравен и восприимчив к советам людей разумных, прежде всего Остермана – министра очень толкового, осторожного, вежливого и невозмутимого. Поэтому цесаревна ограничилась единичными визитами к Светлейшему (18, 23 июля, 3 и 6 августа) общей продолжительностью в четыре часа, после чего целиком сосредоточилась на обольщении племянника.
А посеянные принцессой ядовитые зерна проросли сами. Мнительный генералиссимус приревновал вице-канцлера, прямо-таки сроднившегося с царской семьей за период болезни князя (с 22 июня по 26 июля). Мысль о коварстве и вероломстве хитрого немца без всяких к тому оснований прочно засела в мозгу Александра Даниловича. Не без удивления Амадей Рабутин 8(19) августа констатировал необычные перемены в поведении партнера: «Меншиков сделался особенно раздражительным. Он часто находится теперь в крайне неблагоприятном расположении духа. Со дня на день обращение с ним становится более трудным. Иногда его замечания в беседе с государем бывают слишком резкими. Государь чувствует это. Остерман старается смягчить обострившиеся отношения… ожидая, что Провидение даст всем делам другой оборот».
