Тайны дворцовых переворотов - страница 148
Разумеется, императрица пожаловалась ему на роковое "стечение обстоятельств". А умный Никита Иванович, посочувствовав и выждав удобный момент, не корысти ради, а истинно для спасения доброго имени Ее Императорского Величества, порекомендовал царице воспользоваться единственным способом сохранить репутацию незапятнанной. И добавил, что обнародование двух манифестов лучше развести во времени, дабы никто не увязывал введение регентства с ропшинской трагедией. Затем, не смея больше настаивать и мешать матушке-государыне выбирать из двух зол наименьшее, обер-гофмейстер удалился.
А Екатерина осталась один на один с личной бедой. Как долго она терзалась сомнениями, мы не знаем. Но что в итоге предпочла, известно сейчас любому школьнику. Выбирая между репутацией и властью, императрица рискнула пожертвовать добрым именем. Результат данного выбора был закономерен. Злые языки, сперва за границей, потом на родине, не задумываясь указали на нее как на явного организатора цареубийства. И люди поверили им, да и собственной интуиции, шептавшей, что Екатерине выгодно убить мужа, по-макиавеллиевски убрав с дороги неудобного соперника. Понять ее мотивы можно, простить – нельзя.
Прошли годы. В XIX столетии ловкий Федор Васильевич Ростопчин, который при разборе архива Екатерины в 1796 году сумел ознакомиться с двумя письмами Орлова, запомнил их содержание и позднее состряпал для сестры Александра I, Екатерины Павловны, фальшивку: "Матушка, милосердыя государыня! Как мне изъяснить, описать что случилось…"
Не правда ли, обращение будто списано с обоих подлинников? В 1881 году фальшивку опубликовали. За нее ухватился Бильбасов, после и остальные. Орлова и Барятинского заклеймили пьяницами и убийцами. Вдобавок кто-то из самодержцев (Николай I, Александр И, Александр III или Николай II), узрев противоречие между вторым и третьим письмом Орлова (во втором тот сообщал о естественной смерти, а в третьем – о насильственной), оказал медвежью услугу исторической науке и аккуратно расправился с припиской второго письма, чтобы "явная ложь" не смущала историков. Так что тем оставалось лишь интерпретировать степень самостоятельности гвардейцев во главе с Орловым: сами смекнули, или все же матушка-государыня надоумила? Советская власть с интерпретациями покончила раз, хотя и не навсегда: матушка-государыня, безусловно, виновата. Но в конце 80-х вновь вспомнили о самоуправстве Орловых. Дискуссия потекла по второму кругу. В общем, за двести лет имя императрицы потрепали изрядно, причем незаслуженно. Нет, Екатерина, конечно, никакой не ангел, и страшный грех на ее душе есть. Вот только искать его нужно не в Ропше, а в совершенно другом месте. Между прочим, именно твердое намерение преступить ту, иную, запретную черту и предопределило выбор императрицы не в пользу регентства. Но об этом ниже. А пока разберемся с датой сообщения Екатерине о смерти мужа. Почему 4-го, а не 6 июля? Ведь и вездесущий Шумахер тоже называет 6-е число.
Действительно, Шумахер не сомневается, что "императрица узнала о смерти своего мужа только 6 июля вечером">{236}. Однако давайте задумаемся, на чем основывалась осведомленность дипломата. От кого проистекала информация о дне, когда императрица услышала печальную весть? Либо от Екатерины, либо от Панина, либо от персоны, вручившей письмо: Григория Орлова или Барятинского. О роли Григория Орлова в ропшинской трагедии Шумахер ничего не говорит, о Барятинском упоминает мимоходом, коснувшись курьерской миссии подпоручика-преображенца. Значит, с ними датчанин не общался. С Екатериной секретарь посольства мог беседовать. Ведь он часто встречался с ней в качестве связного датского посла Гакстгаузена еще до воцарения внука Петра Великого
