– Джиму здесь нравилось, – сообщила миссис Брюер, прерывая мои размышления. Она налила мне стакан чаю, и я отхлебнула немного.
– Мы переехали из Мэриленда после его первого инфаркта, в конце 1970-х. Он просто не мог больше выносить весь этот стресс от судебных процессов. И мы перебрались сюда. Он сбросил сорок фунтов, и мы оба научились наслаждаться обычной жизнью.
Ее принятие смерти близкого человека и абсолютное спокойствие не укладывались в голове.
– Будете по нему скучать?
– Буду и не буду. Джим повсюду вокруг меня… здесь. В этом месте мы прожили с ним двадцать лет.
– Понимаю, – сказала я, хотя на самом деле не понимала, как она может не тосковать по мужу. Ее принятие смерти близкого человека и абсолютное спокойствие не укладывались в голове.
– После того как наши друзья и знакомые попрощаются с ним, я хочу кремировать тело и развеять прах над землей, которую он так любил… которая вернула ему и мне жизнь.
Я посмотрела на нее, ожидая продолжения. И она стала рассказывать.
– У нас были машины. Деньги. Одежда. Но вот в чем дело: тогда мы не осознавали, чего нам не хватает. Когда мы переехали в Орегон, то обнаружили то, что недоставало нашим отношениям. И здесь мы открыли для себя простые радости обычной неторопливой совместной жизни. Мы с Джимом создали мир, где деньги почти ничего не значат, а люди не названивают друг другу по делам в нерабочие часы.
Глотнув еще холодного чая, я поняла, как она права насчет того, что действительно имеет значение. И с тех пор, когда Хауди Дуди докучал нам своими графиками, я представляла себе террасу миссис Брюер и погружалась в умиротворяющую красоту природы.
Рассказ предпринимателя
Смерть – это дело моей жизни. Я окружен ею целый день, сутки напролет. Но до того как умерла бабушка, я никогда не хоронил членов собственной семьи.
Когда она ушла, мои отношения со смертью стали иными: профессиональная отстраненность сменилась настоящей человеческой скорбью. Хоронить бабушку было необыкновенным и смиряющим опытом. И самое удивительное, что я сумел пройти испытание именно благодаря этой женщине.
Бабушка Болтушка помогала растить нас с сестрой и по-настоящему присутствовала в нашей жизни. Она проделывала все эти бабушкины штучки: разрешала не спать допоздна (и оставлять дорожки из конфетных фантиков на ее уютных ковриках), выдавала по доллару, который мы могли потратить, опять же, на сладости. Но она также делала вещи, смысл которых я постиг намного позже.
Она побуждала меня следовать за моими мечтами. Когда я заявил, что хочу стать похоронным директором, бабушка сказала: «Кенни, открой свое бюро. Я знаю, ты сможешь. Сделай что-то свое, и тебе не придется работать на других».
Я последовал ее совету, и теперь у меня собственный успешный бизнес.
Когда моей сестре было пять лет, она сказала о бабушке: «Она все время болтает, болтает, болтает…» И с тех пор бабушку стали называть Болтушкой. В ее речи присутствовал тот же акцент, что у Бланш из сериала «Золотые девочки»[9], только бабушка говорила более жестко. Манера речи соответствовала ее едкому юмору. Она перемещалась в элегантном танце от одного предмета разговора к следующему, не тратя времени на то, чтобы перевести дыхание. Ее «болтовня» никому не оставляла шансов вставить хотя бы слово.
Когда в похоронном бюро звонил телефон, и это была Бабушка Болтушка, я знал, что нужно выкроить в своем расписании примерно час. Я выслушивал, какая еда подавалась на обед в пансионате для престарелых, каких птиц она заметила утром, что натворили эти «мерзавцы республиканцы». И никогда она не упускала случая произнести фразу: «Кенни, я хочу, чтобы после моей смерти ты обо мне позаботился. Не перекладывай свою работу на какого-нибудь чужака. Обещаешь?» Эта тема всегда коробила меня, но, к счастью, бабушка быстро ее меняла.
Похороны члена семьи оставались для меня абстракцией. Друзья и соседи – да, но семья? Я знал, что Бабушка Болтушка всегда была со мной – и всегда будет.
А потом наступил день, когда я впервые осознал, что она не вечна. Мне позвонили из пансионата и сообщили, что бабушка в медицинском центре и быстро угасает.
