За грустными раздумьями наступил вечер. Запах, доносившийся от столовой, сводил с ума и заставлял желудок урчать, но я не вышел из комнаты. Еда для учеников, а я еще непонятно кто. Скоро пришли и соседи. Рамиль привычно улыбался, а Дима хмурился.
— Ты чего на ужин не ходил? — спросил долговязый. — Там котлеты сегодня огонь.
— И опять без сладкого, — пробурчал Дима.
— Неохота, — соврал я.
— А что это у тебя? Договор? — не унимался Рамиль.
— Ага. Сказали ознакомиться и подписать. Вот не знаю, что делать.
— Если уж ты здесь, — стягивал с себя гетры толстяк, — то все уже решено. Ставишь закорючку и учишься.
— Мне всего четырнадцать. Я раньше документы никогда не подписывал.
— Вполне совершеннолетний, по нашим прикидкам, — тужился высокородный сосед, — теперь сам несешь за себя ответственность.
— Ага, я тоже удивился, — вставил Рамиль. — Но ничего, подписал. Как видишь, живу и здравствую на школьных харчах.
— И ты четыре пуда серебром заплатил? — спросил я.
— Не-а, — легкомысленно отмахнулся тот, — это же получается больше двух лямов. Я отработку подписал. Это ту, где после школы надо будет поработать на Конклав.
— Беднякам выбирать не приходится, — философски заметил сосед, скидывая потные вещи в бельевую корзину.
— Ой, Димон, захлопнись, за тебя вообще двоюродный дядя заплатил. Вся наша разница — что ты на него батрачить будешь. Вот и все.
— Я же тебе по секрету, — покраснел Дима, но кроме пыхтений ничего не добавил.
Перебраниваясь, соседи взяли полотенца и ушли в душ. А я расправил постель и залез наверх. Есть хотелось неимоверно, даже живот сводило. Но я не собирался совершать ошибку и выходить из комнаты. Надо было подумать, что делать с этим треклятым договором.
С одной стороны, Козлович огорошил меня новостями. По всему получалось, что это и не школа вовсе, а прям концлагерь. За территорию не выходи, учись хорошо, да еще и дуэли у них какие-то разрешены. Помнится, что у Пушкина, что у Лермонтова на них была смертельная аллергия. Страшно, ох, как же страшно!
С другой стороны, невиданный и чужой мир невероятно манил. Домовые, гоблины, гремлины и, могу поклясться, много кто еще. Я не строил иллюзий: магический мир был опасен. Здесь с четырнадцати лет уже приходилось отвечать за себя. Но вместе с тем ни Рамиль, ни Дима не выглядели несчастными. Один такой же, как и я, — обычный пацан. Другой — представитель некой родовитой, судя по всему, фамилии.
Но существовал еще один немаловажный фактор. То самое ощущение всемогущества, когда Павел Сергеич дал поуправлять мне смерчем. Пусть и крохотным, но самым настоящим. Я в жизни подобного не испытывал. И, что еще интересно, я почувствовал себя особенным. Не обычным пацаном из неблагополучной семьи, а действительно важной частью чего-то большего. Мыслей было очень много. И выстроить их в логическую и последовательную цепь почему-то не получалось.
Мне казалось, что я всего лишь моргнул. А когда открыл глаза, то удивился произошедшим переменам. В комнате темно, за окном тоже, на противоположной, одиночной кровати посапывает Рамиль. Его я определил по костлявым ногам, торчащим из-под одеяла.
Я сел на кровати. Вот тебе и подумал. Желудок предательски заурчал, напоминая, что кушали мы с ним очень давно. Теперь терпеть придется до самого утра.
— Максим, ты проснулся? — раздался шепотом голос, в котором я узнал Диму.
Сам высокородный представитель славной фамилии Байковых тут же вырос передо мной.
— Спускайся, мы с Рамилем тебе поесть принесли. Еле домовых уболтали, вообще из столовой ничего выносить не разрешается.
Меня дважды уговаривать не пришлось. Я аккуратно спрыгнул на пол и оказался наедине с четырьмя бутербродами на тарелке и стаканом холодного чая. Никаких блюд высокой кухни: черный хлеб, масло, сыр, но мне казалось, что ничего вкуснее я в жизни не ел.
— Ты будешь со мной? — предложил я Диме, который смотрел на мой поздний ужин глазами голодной и побитой собаки.
— Если только один, — дал себя уговорить Байков и тут же жадно вцепился в хлеб.
Судя по его комплекции, покушать он любил. Просто с обменом веществ не повезло. Я вот мог трескать все что душе угодно. И ничего — ни жира, ни мышц. А у Димы все откладывалось в бока.
