– Пока не знаем, но обязательно найдем, – процедил Бартон сквозь зубы, играя желваками. – Или они найдут нас: ведь они ищут то же самое, что и мы – значит, наши пути обязательно пересекутся.
* * *
Едва солнце выбралось из-за гор и озарило гладь Боки-Которской, как мы тронулись в путь. Я, благодаря своей совиной натуре, чувствовал себя неважно и даже отказался от завтрака. Бартон и его братья приехали на микроавтобусе, похожем на экскурсионный, которых здесь много в туристический сезон. В автобусе безвылазно сидел водитель, так что вместе с Бартоном братьев оказалось четверо. Всю дорогу я дремал и лишь примерно через час проснулся от резких покачиваний: автобус, не доезжая до Пржно, свернул в горы и полез по крутому серпантину. Мы доехали до поселка Кульяча и остановились.
– Все! Здесь надо выходить, дальше пойдем пешком, – сказал Бартон. Я вышел из автобуса. Спросонья, да еще без завтрака и утренней чашки кофе, на утреннем горном сыром холоде меня начал бить озноб. Тавров очень своевременно протянул мне фляжку со сливовицей, и несколько глотков обжигающей ароматной жидкости вернули меня к жизни. Липатов, Тавров и я получили рюкзаки с провиантом: Бартон сказал, что, возможно, нам придется провести в пещере несколько дней. Он и его братья тоже несли туристические рюкзаки. Водитель же снова остался в автобусе.
Слева над нами возвышался монастырь Дульево, а впереди вздымалась роковая для клана Паштровичей гора Голый Верх. Бартон сверился с подробной картой, где накануне вечером Ландсберг обозначил местоположение пещеры с часовней. Он повел нас вниз, в ущелье, где когда-то погибли полторы тысячи Паштровичей. Мы шли довольно долго тропинкой под нависавшими над нами скалами, и я ужасался при мысли, что обратно придется лезть вверх. И вдруг неожиданно открылась пещера.
– Вот она! Не соврал Ландсберг! – удовлетворенно воскликнул Бартон.
Мы с трудом пробрались к еле заметному, заросшему деревьями и кустарником, входу в пещеру. Перед пещерой было рассыпано большое количестов камней, и в этой россыпи угадывались правильные очертания остовов стен: видимо, это было все, что осталось от часовни, упомянутой в мемуарах Тозо.
Бартон бросил рюкзак на землю и отправился обследовать пещеру. Минут через десять он вернулся.
– Там сыро и темно, так что лагерь разобьем перед входом, – сказал он. – Как закончим с палатками, тут же приступим к ланчу.
Последняя его фраза вселила в меня оптимизм, и я принял деятельное участие в разбивке лагеря. Не прошло и часа, как на крохотной полянке перед руинами часовни возник лагерь: две палатки с общим входом, закрытым тентом. Под тентом Бартон расставил складной столик и стулья, поставил мангал, насыпал в него уголья из мешка и зажег их. Вскоре мы вскипятили прямо на этих угольях чайник, а пока он закипал, приступили к походной трапезе: пршут, лепешки белого хлеба, оливки, сыр… Разумеется, все это под «Вранац». В заключение мы выпили кофе с вильямовкой.
Жить стало лучше, жить стало веселее!
Мы болтали ни о чем. Тавров спросил Бартона, откуда он так хорошо знает русский язык. Оказалось, что Бартон в середине восьмидесятых приехал в СССР под видом студента, выполняя задание ЦРУ. После распада Советского Союза он оказался не у дел: то ли уволили по сокращению штатов в связи с окончанием «холодной войны», то ли захотелось сменить амплуа. Вот тут его и нашло Братство. Бартон вспомнил, что он католик. Видимо, пребывание в безумной советской и постсоветской атмосфере конца восьмидесятых – начала девяностых наложило свой отпечаток и на него: увлечение религией и мистикой захватило бывшего шпиона. В общем, Бартон стал эдаким Джеймсом Бондом в рядах Братства Соединенного Животворящего Креста. Вот такая история.
Надо бы узнать у Бартона, когда он собирается закончить этот пикник с ночевкой.
– Когда вы планируете закончить поиски? – спросил я Бартона.
Ответ меня огорошил:
– Мы захватили продуктов на три дня. Если за это время поиски не дадут результата, то закупим еще продуктов и продолжим. С каждым днем будет все теплее и теплее, так что времени у нас много.
