– Нет, – покачал головой Сергей Геннадьевич. – Иезуиты всегда были достаточны умны и никогда полностью не доверяли бумаге. К сожалению, самое интересное Фортис, надо полагать, обсуждал с кардиналом при личных встречах.
– Н-да… Понятно, – разочарованно протянул Липатов и тут же задал следующий вопрос: – А кто послал бандитов в мою квартиру? Это вы знаете?
– Пытаемся выяснить, но пока безуспешно, – развел руками Сергей Геннадьевич.
– Хм… Жаль. Но кто же тогда их перестрелял?
Я думал, что и на этот вопрос Сергей Геннадьевич ответит отрицательно, но он неожиданно оживился:
– А вот на этот вопрос я вам могу дать положительный ответ. Да, знаем! И…
Сергей Геннадьевич вдруг остановился на полуслове и замер. Похоже, что он высматривал что-то или кого-то за нашими спинами. Я хотел оглянуться, чтобы увидеть, на кого или на что он так странно смотрит. Но не успел. Раздался странный звук, нечто вроде «ху-у-п». Сергей Геннадьевич приоткрыл рот, издав звук, который бывает при отрыжке, и осел. Именно слегка осел, а не сполз, потому что кое-что мешало ему сползти на пол с дивана или упасть в сторону. Из его груди торчало оперенье стрелы. Да-да, именно стрелы! Стрелы для лука или арбалета – деревянной стрелы с красным пластиковым оперением.
– Боже мой! – услышал я голос Липатова. Сам я не мог произнести ни слова: меня словно парализовало от ужаса, вызванного внезапной смертью, произошедшей рядом. А Сергей Геннадьевич был мертв, вне всяких сомнений. Выстрел был точен: он прожил не более нескольких секунд после того, как стрела пробила ему грудь.
– Боже мой! – повторил Липатов уже громче, и его голос вдруг перешел в характерный звук экстренно опорожняемого желудка. Смесь кофе и маффинов хлынула на стол. И вот тут, наконец, дружно завизжали посетительницы кофейни.
* * *
Прошло две недели после гибели Сергея Геннадьевича. Тот ужасный день не то что стал забываться, но воспоминания о нем уже не заставляли содрогаться от ужаса. Один раз я посетил следователя и дал показания. Следователь их запротоколировал, задал несколько вопросов: о моих отношениях с покойным и с Липатовым; не подозреваю ли кого-либо… В общем, у меня сложилось впечатление, что следствие так и застрянет на месте, как это случилось с двойным убийством на квартире Липатова. И вдруг однажды раздался звонок от неизвестного абонента.
– Мечислав Мстиславович Булгарин? – донесся из телефонной трубки уверенный мужской баритон. – Вас беспокоит следователь Отдела по расследованию особо важных дел Следственного управления Следственного комитета по Москве майор юстиции Фролов Юрий Петрович.
– Э-э… Простите, кто? – промямлил я. Внезапный звонок следователя сам по себе неприятен, а уж расследующего особо важные дела – так вообще вызывает если не шок, то по меньшей мере глубокое замешательство. Так что мой глупый вопрос вполне простителен, поскольку из-за вышеупомянутого замешательства я не совсем расслышал фамилию звонившего.
– Следователь Юрий Петрович Фролов, – терпеливо повторил собеседник. – Прошу вас подъехать завтра к десяти часам утра ко мне в Балакиревский переулок, дом 23.
– Да, но я уже давал показания следователю… – начал было я, но собеседник уже дал отбой: видимо, следователь считал, что гражданин обязан бежать по его вызову сломя голову и извинением неявки может быть только смерть – желательно подтвержденная помимо свидетельства о смерти показаниями двух свидетелей. Впрочем, завтрашнее утро у меня было свободно, так что без пяти минут десять я уже входил в кабинет следователя Фролова. Надо сказать, что я был не в лучшем расположении духа. Чтобы добраться до Балакиревского переулка к десяти, мне пришлось выйти из дома в восемь часов утра. Через двадцать минут я вошел в вестибюль метро, куда стекались мощные потоки спешащих на работу людей, высаживавшихся из многочисленных автобусов, троллейбусов и маршруток. Автобусных остановок возле любой конечной станции метро просто тьма-тьмущая, так что казалось, вся Москва и Подмосковье решили съехаться в одно место, чтобы устроить давку специально для меня. Час пик был в разгаре, и, садясь на конечной станции в вагон, я так и не смог занять сидячее место. Что было немудрено, поскольку большая часть приехавших на станцию тут же перебегали на противоположную сторону перрона, увеличивая и без того внушительное число пассажиров. Оно и понятно: через пару станций от конечной влезть в вагон будет практически невозможно. Так и пришлось стоять все одиннадцать остановок до станции пересадки, после чего на «синей» ветке я вообще с трудом втиснулся в переполненный вагон. В довершение впечатлений, когда я, изрядно помятый, выполз на свежий воздух из недр станции «Бауманская», то направился не по Бакунинской, а по Спартаковской улице, то есть в противоположную сторону. И, только увидев прямо перед собой золотые купола Елоховского собора, я осознал свою ошибку и помчался в обратном направлении. Однако поделиться неприятностями утра со следователем я не мог и потому, устало плюхнувшись на предложенный мне стул, вытянул нывшие от долгого стояния ноги и стал молча ждать вопроса от следователя.
