Старик не может скрыть улыбки:
— Если все поможете, тогда, пожалуй, что-нибудь выйдет…
Ребята плотнее подсаживаются к старику, смотрят ему в глаза:
— А какая ж книжка, Митрич?
— А вот какая… Приехал, скажем, человек из города и пришёл он в лес — отдохнуть иль побродить маленько. Хлебнул воздуха смоляного, свежих запахов земли нашей: хорошо! Пошёл по лесу: вот сосны стоят, а вон берёзки на ветерке листьями покачивают. Шишки под ногами лежат, травка к солнышку тянется, песни и звуки какие-то слышны.
И кажется этому человеку: всё он в лесу уже знает, и всё видит, и всё понимает как есть.
А рысь у него над головой — и он не знает этого.
Почему же так? Потому, что смотреть — одно, а видеть — другое, ребята. Совсем этот человек ещё слепой и глухой. Не знает он языка следов. Простой и ясный это язык, только понимает его совсем мало людей…
Митрич выколачивает трубочку, прячет её в карман.
— Много всяких зверей и птиц есть на земле, и все они оставляют на ней свои следы, свои пометки.
Не только тот след, который ногами зверь или птица оставили. И нора суслика, и лёжка зайца, и гнездо орла — тоже след, тоже помета.
Но и этого мало. Иду я, скажем, лесом и замечаю: кто-то кору с дерева содрал, а вот кто-то ветку сломал, траву помял, норку у полёвки порушил. Это — тоже следы: медведя или волка, а может, зайца или белки. Но и это ещё не всё.
Где-то в самой гущине леса наткнулись мы на полусъеденную овечку, увидели перья курицы, кости зайца. Понятное дело: охотились здесь — жировали волк, или лисица, или орёл. Это — следы хищников.
Пушные зверьки оставляют после себя другие по́еди: кусочки плодов, обглоданных на дереве, порушенные шишки, изгрызанные ветки.
Не знаешь следо́вого языка — скользнёшь глазами, пройдёшь мимо, не сумеешь ничего прочесть здесь.
А перед тобой на земле — большая хитрая книга! Грамотный по книге этой узнает, как себя зверь вёл, где добычу караулил, где спал, куда скрывался от человека, как обучал лесным наукам детёныша своего.
Побег из царской ссылки, из Якутии, трудное, нечеловечески трудное дело: звери в тундре и тайге; на каждой тропке караулит тебя беда. Многие бежали в Россию, да мало кому удавалось: холод и голод терзали, зверь нападал. Гибли люди, не умея добыть себе пищу в лесу, согреться, найти укрытие от зверя.
Перед тем, как бежать, стал я учиться следо́вой грамоте. С тех пор запомнил следо́вый язык и могу — хотите? — нарисовать всё.
— Дай-ка мне, Сашок, вон тот кусок фанеры…
Митрич достаёт из костра потемневший кусочек угля и начинает что-то рисовать на фанере. Уголёк быстро скользит по шершавой поверхности.
Что такое нарисовал Митрич? Летучую мышь? Да нет: концы крыльев у этой мыши совсем тупые и головы нет.
— Это белка на снегу расписалась, — говорит Митрич. — Крылья — от задних лап, а жирные восклицательные знаки позади крыльев — от передних.
Старик поднимает глаза и продолжает:
— Пробежали, к примеру, два наших уральских зайца: беляк да русак. И отметились в снегу каждый по-своему. А как? А вот как…
Старик стирает с фанеры след белочки и рисует на одной половине листа два больших круглых, как буква О, отпечатка. За ними — два таких же круглых, но поменьше, — один за другим. Потом проводит сверху вниз черту и рисует на чистой половине ещё четыре следа. Они похожи на первые, только уже: «О» подлиннее, заострено спереди, как еловая шишка.
— Вот, — говорит Митрич. — Круглые — беляка, а поострее — русака.
— Больно передние лапы у беляка здоровые! — говорит Мишка. — Вон след какой оставляют!
— Впереди — от задних лап след, — поправляет Митрич. — Заяц, когда бежит, — задние ноги вперед выносит, передние обгоняет. И получается: следы — передние, а ноги — задние.
След у беляка, и верно, велик. Посмотришь: невесть кто пробежал! А разгадка лёгкая: беляк на бегу пальцы широко ставит, густой шерстью они у него опушены. Бежит он и печатает задними ногами здоровенные дырки!
Старик стирает заячьи записи, рисует новые следы. Спрашивает:
— Это от какого зверя?
Великие Братья переглядываются, улыбаются:
— Это — собачьи следы, Митрич.
— Вот и нет. Собака таких печатей не ставит. Это волк отметился.
