— Ну, ладно, Сашок, кончилась зима, ветер снег съел, прилетел кулик из заморья, вывел весну из затворья, тут нам с тобой, мужикам, дела по горло. Картошку сади, хлеб сей, да мало ли ещё чего! А в нашем хозяйстве без доброй погоды пропадёшь. Иной раз быть бы дождю в толстую вожжу, чтоб напоил он зерно в земле, а иной раз вот как вёдро[1] требуется. Тут и гляди на небо, да на птичек, да на травинки всякие. Сбежались тучки в одну кучку — быть ненастью. О том же кольцо вокруг солнца говорит. Птица, та тоже себя к дождю особо ведёт: галки стаями летают, воробьи в пыли купаются. А если в избе примету искать, так нет вернее соли: сыреет она к мокрой погоде.
Передохну́л дедушка, поглядел на внука:
— А если мошки толкутся да вороны играют, тут уж вёдро жди. Верное дело, Сашок.
До самого вечера дедушка всякую всячину внуку рассказывал. И так всё получалось интересно, что позабыли дедушка с внуком суп в казане крупой заправить, лук в него спустить.
Уже совсем стемнело, когда вернулась вся семья с покоса. Отец открыл дверь, да так и присох у входа: прыгают посреди избы Сашок на одной ноге и дедушка Терентий на одной ноге, — что за наваждение такое?
Тонким голосом выговаривает Сашок:
— Чики́-чики́-чика́лочки, один едет на палочке, другой — на тележке, щёлкает орешки!
А дедушка крутится вокруг внучка и тоже выговаривает:
— Свинка ходит по бору́, щиплет лебеду траву; она рвёт — не берёт, под берёзку кладёт.
Отец подошёл к Сашку, усмехнулся:
— Живу — не тужу, никому не служу!
Потом махнул рукой, ногой притопнул:
— А ну, сынок! Пляши, не виляй, сам на ужин добывай! Не добудешь — битый будешь, а добудешь — сытый будешь!
Раздул отец усы грозно, подхватил сына на руки:
— Вот так и расти, Сашок! Кто больше всех спит, тот меньше всех живёт.
Мать тем временем бросилась к печи, заглянула в чугун.
— Батюшки! Да тут крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой!
Братья и сестры за родительскими спинами переглядываются, посмеиваются, поглядывают на обескураженного дедушку.
Отец посмотрел на деда и сына, сказал беззаботно:
— Ладно, мать! Хлеб — на стол, и стол — престол. А хлеба ни куска, так и стол — доска. Хлеб-то у нас есть пока!
8. КАК РАЗГОВАРИВАЕТ СЛЕД
Горит костёр, течёт беседа о разной разности, о всяких тайнах земли и неба, о всём, что вокруг и из чего складывается жизнь.
— Я так думаю, — говорит Ванька, — родиться человеком — это очень здорово, просто это нам счастье вышло. Ведь мог же я родиться вороной, Митрич, а?
Митрич слабо улыбается, покуривая трубочку.
— Мог.
В глазах у Великих Братьев и на стенах крепости отражаются блики костра, и от этого глаза кажутся таинственными и бездонными, а нехитрое убранство Гнезда Горного Драко́на выглядит грозно и приятно.
Митрич берёт с полки книжку о немыслимо храбром революционере Камо, достаёт ещё книгу о Дубровском, о Робинзоне Крузо и неожиданно спрашивает:
— Есть книжки скучные, а есть такие: пока не прочтёшь — не бросишь. Почему это?
Братья переглядываются и молчат.
— Мне так кажется, — думает вслух Митрич, — каждый настоящий писатель — всё равно, как великий путешественник. Всегда он новые дороги ищет, замечает то, что другой не видит, или видит больше, чем другой. Сам не знаешь — другим ничего не скажешь… А ещё умеет дельный писатель найти редкое да меткое слово и поставить его, куда следует…
— Вот бы вам стать писателем, Митрич, — говорит Сашок и оглядывается на товарищей.
— Ты думаешь, Смолин? — серьёзно спрашивает старик и неожиданно улыбается. — А что ж, попытаться разве?
Митрич смотрит в костёр, молча жуёт трубочку и, вздохнув, говорит:
— Был бы у меня талант, ребята, — написал бы я одну книжку… Интересную книжку… Только вот таланта нет, да и сил мало… Не справиться мне одному…
Сашок глядит на товарищей и, волнуясь, спрашивает:
— А если я помогу, Митрич? Получится?
Старик не торопится с ответом. Он дымит трубочкой, неподвижно смотрит на багровые клинья огня и вздыхает:
— Нет, Сашок, не получится… Не одолеем мы вдвоём…
Лёшка беспокойно ёрзает на своём месте, подталкивает локтями Ваньку Косого и Мишку. Все трое спрашивают:
— А если мы, Митрич, поможем? Выйдет?
