– Калинину писать надо! – воскликнула старуха в пимах. – Когда Фролка Трегубов по избам иконы забирал – Калинину писали!
– И че толку? – хмуро отозвался чей-то голос. – Все одно позабирали… А я все-таки Варвару-великомученицу спрятала, не отдала. Бабам без Варвары ох как рожать-то тяжко!..
– Нету Калинина, – в ухо полуглухой старушке прокричала Анастасия Прокопьевна. – Помер он давно!
– И дед Родионька помер… – проговорила Фрося. – И чего он так рано? Вроде здоровый был…
– Сама говорить стану, – твердо сказала Анастасия Прокопьевна. – Вы, бабы, идите-ка домой. Мужиков помянули – • идите. Завтра на покос рано… Утром езжайте сами, меня не ждите. Кони-то непутаные остались, поди, за озерко уйдут. В грабли Чалого не запрягайте, хромает он чего-то…
Алена дышала мне в затылок и что-то спрашивала шепотом, а я никак не мог отделаться от оцепенения и глухого шума в ушах. Между тем женщины начали вставать, отряхивая подолы и собираясь в кучки. Две из них взяли на руки немощных старух и понесли мимо нас к тележке. Полуглухая баба Дуня обнимала за шею Анастасию Прокопьевну и все объясняла про сыновей, про отобранные иконы, возмущалась и сторожилась. Женщины тихо потянулись к деревне. Всплывали и пропадали насупленные, задумчивые лица, опущенные головы, глаза.
Нас опять не замечали…
И только оставшаяся последней Фрося нерешительно приблизилась к Шкуматову, потрогала рукав его гимнастерки и вдруг заплакала. Меня бросило в холод.
Это были первые слезы за все поминки. Никто из женщин возле кургана даже не всхлипнул…
– На Гришу моего похожий, – оправдывалась Фрося, – гимнастерочка…
– В гимнастерках они все на одно лицо, – безжалостно оборвала ее Анастасия Прокопьевна. – Иди, догоняй своих.
Я заметил, как у Алены дрожат губы, казалось, она тоже вот-вот заплачет.
– Ты, что ли, за песнями приходила? – устало спросила Анастасия Прокопьевна, тронув Алену за плечо.
– Я… – виновато проронила Алена. – Я приходила…
– Так я спою, – задумчиво сказала Анастасия Прокопьевна и опустилась на землю около кургана.
Алена села напротив, подобрав ноги. Я медленно обошел курган, вокруг которого только что сидели еранские жители. По подножию холма были разбросаны куски кренделей, огурцы, раскрошенные яйца. Точно так же, как на обыкновенном кладбище в день поминовения.
– Копать присматриваешься? – безразлично спросила Анастасия Прокопьевна. – Давай, давай… Зря тока рыть будешь. Нету костей тама, земля одна…
Я облегченно вздохнул. Мое предположение оправдалось. Загадки «лишнего» кургана больше не было. Овалов все-таки не ошибся… Но сейчас меня уже не удовлетворяло это. Я думал о другом. Я думал, что в промежутке времени, в таком коротком и малозначительном для археологии, в промежутке между жизнью Овалова и моей жизнью пролегла эпоха.
Ребята еще спали, когда я начал собираться в дорогу. Бычихин, проснувшись, лежал под одеялом и возмущался.
– Бардак! – хриплым от недосыпа голосом рубил он. – Деревня мужиков полегла, а власти памятник не удосужились поставить. Хоть бы столб какой вкопали!..
Ночью, вернувшись от кургана, мы договорились с Сергеем, что я пойду в Ново-Еранское «брать Крапивина за глотку». Мы решили ходатайствовать об установке обелиска в Еранском. Только так мы могли заслужить доверие женщин из Еранского. После того, что я увидел и услышал возле кургана, я почувствовал долг перед неизвестными мне жителями полузаброшенной деревни. Да, мы, чужие здесь люди, обязаны были увековечить память тех, кто не вернулся с войны!
– Передай этому Крапивину, что мы будем писать в «Правду». Пусть готовится! – наказал Бычихин.
– Ладно, – бросил я, – скажу.
– Хватай его и веди сюда, – продолжал он. – Мы его здесь носом натычем, бюрократа. Я давно заметил, что такие вот местные властелины корчат из себя маленьких наполеончиков.
– Ладно…
– Телеграмму дай в институт, – посоветовал Сергей. – Сообщи, что вынуждены на несколько дней задержать работы. Должны срок продлить, а то не уложишься… Я думаю, если с памятником все получится, женщины не будут выступать против раскопок. Их курган мы, конечно, не тронем.
