Молодая девушка прошла лишь несколько улиц и переступила через два порога, но как все вокруг изменилось: старый дом остался позади, а с ним и вся тяжесть прошлого. Вокруг нее было светло. Ей было приятно и вместе с тем грустно слышать, как ее называли теми же ласковыми именами, которые давала ей тетя Кордула: она тотчас же стала любимицей стариков Франк.
Такова была внешняя перемена, которая произошла с ней. Перед внутренней же она сама стояла в сладком смущении... В тот вечер Фелисита беспрекословно последовала за профессором, оставив все свои вещи. В прихожей она молча дала ему свою руку и пошла за ним, не желая даже знать, куда он ведет ее. Она пошла бы за ним на край света, без слов протеста или сомнения. Искренние уверения профессора в любви, его мольбы разрывали ей сердце, но они были далеки от того, чтобы поколебать ее решение. Но, отказываясь вернуть ей книгу, он сказал: «Я не могу поступить иначе. Я не имею своего решения даже и в том случае, если бы вы согласились взамен стать моей женой». Несмотря на то, что она была тогда так взволнованна, ее сердце возликовало. После этого твердого решения она стала доверять ему. Профессор каждый день приходил в дом Франков. Он был сумрачнее, чем когда-либо. Пребывание в родительском доме стало невыносимо. Необычайное внутреннее волнение потрясло, наконец, госпожу Гельвиг. Она заболела и должна была лежать в постели, настойчиво отказываясь видеть сына, и доктор Бем лечил ее. Профессор посвятил адвоката Франка как попечителя наследников Гиршпрунгов в свою семейную тайну и высказал твердое намерение искупить совершенную предками несправедливость. Все замечания, которые делал его друг с юридической точки зрения, чтобы как-то ограничить размеры этого искупления, профессор отвергал и решительно ставил вопрос: «Считает ли он эти деньги приобретенными честным путем?» На это адвокат, конечно, не мог отвечать утвердительно. Он полагал, что род Гиршпрунгов не существует, но зато, по его мнению, благочестивого господина Павла Гельвига не следовало щадить, и поэтому с него потребовали скрытые им двадцать тысяч талеров. Праведник спокойно ответил, что он действительно получил эту сумму от своего дяди, а откуда дядя взял деньги — ему совершенно безразлично. Вообще же он не считает себя обладателем этого состояния — он только управляющий у Господа и по этой причине будет всеми силами защищать состояние и готов довести дело до суда...
Почти так же ответил и студент Натанаэль. Ему совершенно безразлично, что совершил его предок сколько-то лет тому назад. Он не обязан расплачиваться за чужие грехи, и не хочет уменьшить свое состояние ни на один пфенниг.
— Мне ничего не остается, — сказал, горько усмехаясь, профессор, бросая на стол эти доказательства честности Гельвигов, — как пожертвовать своим наследством и собственными сбережениями, если я не хочу укрывать это преступление!
Таким образом подошел конец отпуска. Госпожа Гельвиг встала с постели, но решительно объявила, что согласится увидеться с сыном при условии, что он забудет эту «сумасшедшую» историю с Гиршпрунгами и откажется от женитьбы на Фелисите. Этого было достаточно, чтобы навсегда разлучить мать с сыном.
Фелисита ежедневно после обеда садилась к окну и с бьющимся сердцем украдкой смотрела на улицу, ожидая той минуты, когда наконец из-за угла покажется профессор. Его взгляд всегда был устремлен в окно, у которого, будто бы за работой, сидела молодая девушка. Профессор никогда не говорил о своей любви, и Фелисита могла бы подумать, что она уже забыта, если бы не его глаза: они постоянно следили за ней, они ярко блестели, когда она входила в комнату, поднимала лицо от работы или оборачивалась к Иоганну. Девушка знала, что по-прежнему была «его Феей».
Но завтра она напрасно будет сидеть у окна и ожидать его. Иоганн будет уже далеко, бесчисленные чужие лица встанут между ним и его Феей, и прежде чем она его опять увидит, пройдет бесконечно длинный год.
Накануне отъезда профессора, во время обеда Франков, служанка принесла адвокату визитную карточку. Он бросил ее на стол и вышел. На ней было написано: «Лютц фон Гиршпрунг, из Киля».
