— Скажи мне, ради Бога, куда ты идешь, Гельвиг?
— С твоего разрешения прямо в N! — прозвучал полуупрямый, полунасмешливый ответ.
— Но ведь по дороге туда не было никакого пригорка! Ты не в своем уме, Гельвиг... Остановись, я хочу вылезти! Я вовсе не желаю выпасть из экипажа и сломать себе ноги... Да остановишься ли ты наконец?
— Я опрокину экипаж?.. Ну, это было бы в первый раз за всю мою жизнь, — хотел, по-видимому, сказать правивший, но раздался страшный треск, и экипаж внезапно остановился. Послышалось фырканье лошади, которая изо всех сил старалась подняться на ноги, и когда ей это удалось, она умчалась как ураган.
— Вот-те на! — проворчал первый из говоривших, поднимаясь с мокрой, свежевспаханной земли. — Гельвиг, Бем, вы живы?
— Живы! — отвечал Гельвиг, но в его слабом голосе уже не слышалось ни самонадеянности, ни насмешки.
Маленький экипаж, в котором три приятеля выехали утром из своего родного городка N на охоту, лежал колесами вверх возле злосчастного пригорка. Топот умчавшейся лошади давно затих вдали, и темная ночь великодушно скрыла печальные последствия самоуверенности Гельвига.
— Не оставаться же нам тут ночевать, однако! Тронемся в путь! — воскликнул Гельвиг уже более бодрым голосом.
— Разумеется, — проворчал один из потерпевших, толстяк, — я не намерен ночевать в этом логове, придумай лишь способ выбраться на дорогу... Я не двинусь с места, пока не будет света! Хоть я и наверняка заполучу от этой сырости ревматизм, но все-таки у меня нет желания сломать себе шею в ямах и канавах этой милой местности.
— Не говори глупостей, доктор, — сказал третий собеседник. — Не можешь же ты сидеть тут, пока мы с Гельвигом доберемся до города и пошлем тебе помощь. Я уверен, что мы можем выйти по полю на проезжую дорогу. Идем...
Толстяк проворчал что-то, недовольно переглядываясь с приятелями. Идти было нелегко: тяжелые комья грязи приставали к их охотничьим сапогам, затрудняя и без того утомительный путь. Проезжающие кареты, колеса которых часто попадали в глубокие лужи, обдавали несчастных пешеходов с ног до головы холодной водой. Наконец путники завидели впереди огни проезжей дороги и, собрав последние силы, мужественно двинулись вперед.
Около города они заметили быстро приближавшийся к ним свет, и скоро Гельвиг увидел ярко освещенное лицо своего привратника Генриха.
— Это вы, господин Гельвиг? — воскликнул он. — А хозяйка уже думает, что вы разбились насмерть!
— Откуда же она знает, что с нами случилось несчастье?
— Недавно к гостинице «Лев» подъехала повозка комедиантов, а с ней шла наша лошадь. Хозяин гостиницы сам привел ее к нам. Барыня очень испугалась и послала меня искать вас, а Фридерике велела заварить ромашку.
— Ромашку?.. Ну, мне кажется, стакан глинтвейна или, по крайней мере, горячая похлебка помогли бы скорее.
— Я тоже так думаю, господин Гельвиг.
— Ну, иди вперед с фонарем. Пора нам, наконец, расходиться по домам!
На городской площади товарищи по несчастью молча расстались.
На другое утро на улицах были расклеены красные афиши, объявлявшие о прибытии знаменитого фокусника Орловского, а неизвестная молодая женщина ходила из дома в дом, предлагая билеты на представление. Она была очень красива, но ее лицо было «бледно как смерть», и когда женщина изредка поднимала веки, опушенные золотистыми ресницами, темно-серые глаза принимали трогательное и кроткое выражение.
Она пришла и в дом Гельвига, самый красивый на площади.
— Госпожа, — сказал Генрих, отворяя дверь комнаты нижнего этажа, — пришла жена фокусника.
— Что ей нужно? — строго спросил женский голос.
— Ее муж дает завтра представление, и она хотела бы продать билет.
— Мы истинные христиане, и у нас нет денег на такие глупости. Скажи ей, чтобы она уходила, Генрих.
Парень закрыл дверь и смущенно почесал себе затылок, — жена фокусника наверняка все слышала. Ее бледное лицо вспыхнуло, и тяжелый вздох вырвался из груди...
В это время, выходившее в переднюю маленькое окошечко отворилось, и мужской голос попросил один билет. В руке молодой женщины очутился талер, и прежде чем она успела поднять глаза, окно задернулось зеленой занавеской.