— Ну, Эльвира Витальевна! — сконфузился судья. — Ну вы уж прям уж… Вы, может, музыку не любите? У вас, может быть, отвод?
Кандидаты в присяжные исподволь рассматривали подсудимого Лудова в аквариуме из пуленепробиваемого стекла. Он носил неуместную рыжеватую челку, выстриженную тюремным парикмахером не вполне прямо, а очки в золотой оправе плохо вязались с этой клеткой и конвоирами по бокам. Очкарик наблюдал за отбором присяжных с живым вниманием. Время от времени он приподнимался со скамьи и делал знаки своему адвокату, но та, стоя спиной, их не всегда замечала.
— Отводов нет?.. Климов Анатолий Петрович, слесарь…
— С-слесарь ш-шестого разряда, — заикаясь, но с готовностью подтвердил мужчина лет пятидесяти, поднимаясь со школьной скамейки в зале.
— Вопросов нет, — сказала прокурорша.
— Садитесь, пожалуйста.
«Климов, — записала золотым карандашиком в блокноте Виктория Эммануиловна и добавила на всякий случай, потому что пока ей самой было непонятно, чем это может быть полезно: — Работяга. Заика, должен быть злой».
Виктору Викторовичу стало жарко под мантией (и кто только их придумал?), и он тайком, просунув руки под балахон, расстегнул пуговицу на рубашке.
— Кузякин Даниил Олегович…
Со скамьи поднялся тощий, одетый чисто, но в линялую ковбойку, несообразно для суда, при этом жующий жвачку парень лет тридцати — волосы были у него забраны сзади в хвост, перетянутый красной аптекарской резинкой. Судья повел бровью, подсудимый со скамьи впился глазами в этого кандидата, адвокатесса проследила его взгляд и подошла к окошечку аквариума, заставив отступить конвоира:
— Вы его знаете?
— Кажется, да. Это Журналист. Три года назад он снимал сюжет про ту партию телевизоров, которую задержали во Владивостоке. Сюжет заказной. Это как раз вначале было.
— Может быть, подставной. Но непохоже, чтобы он вас тоже узнал.
— Нет, непохоже, — сказал Лудов, — Но он вспомнит по ходу дела.
Оба задумались. У Журналиста были красноватые маленькие, но очень живые глазки и вызывающее выражение лица. Такой будет следить за процессом, а это не так часто встречается среди присяжных, и его можно будет попробовать в чем-то убедить, чтобы он повлиял на остальных.
— У вас есть вопросы? — нетерпеливо спросил судья.
— Возможно. Мы подождем, что скажет обвинение, — сказала адвокатесса.
— Эльвира Витальевна…
— Сколько вам лет? — спросила прокурорша тоном школьного завуча, с отвращением глядя на забранный аптекарской резинкой хвостик.
— Мне? — Кандидат в присяжные на секунду перестал жевать, — Тридцать два.
— Вы выглядите моложе…
— Ну вы уж прям уж, Эльвира Витальевна! — укоризненно сказал судья, — Я прошу вас воздержаться от реплик. Вопросы, пожалуйста.
У прокурорши, кроме бюста, было еще бойкое выражение лица, какое бывает у лучшей ученицы школы на собрании, где она вдохновенно разносит двоечника, но это в присутствии учителя, а на переменке, может, будет и какой-то другой разговор.
— Где вы работаете? — строго допрашивала прокурорша.
— Сейчас нигде, — сказал Кузякин.
— А до этого?
— Вообще-то по профессии я журналист.
Журналист тряхнул хвостиком и посмотрел на прокуроршу с вызовом: очевидно, он привык, что у людей бывает какое-то предубеждение против его профессии. Лудова он не узнавал, теперь это было ясно. Прокурорша еще больше скривилась.
— И чем же вы руководствуетесь, собираясь в присяжные? — задала она вопрос.
— Как чем? Гражданским долгом, — с усмешкой сказал кандидат.
Прокурорша подошла к столу судьи, туда же подлетела и адвокатесса.
— Я считаю, что этот присяжный может отнестись к делу предвзято, — громким шепотом сказала Эльвира Витальевна.
Виктория Эммануиловна, поднявшись из-за стола, который она занимала на пару с прокуроршей, подошла с блокнотиком в руке и стала тыкать Эльвиру сзади в плечо апельсиновым ногтем такой длины, что, казалось, сейчас она проткнет ее синий мундир. Адвокатесса Кац всплеснула руками и сказала шепотом, слышным в зале:
— Ваша честь, наш прокурор, видимо, считает, что образованные люди не должны привлекаться к отправлению правосудия. Это странно…
— Вы будете заявлять отвод? — тихо спросил судья у прокурорши, — Тогда давайте.
