За этим занятием ее застал Сашок, который выходил — кривой, но одетый в элегантный летний костюм, — к поджидавшей его у ворот машине.
— Куда это ты собралась? — удивился он мимоходом. — Зачем тебе рыба? В клубе есть ресторан, в магазине, куда ты ездишь проводить время, — тоже. Деньги есть на карточке?
— Я в суд, — с вызовом сказала Ри, — Я тебе говорила вчера, но ты опять был пьян.
— В какой еще суд?! Ах да! Да не был я вовсе пьян, я же помню. А зачем? Что это ты еще придумала? А кто ужин готовить будет? А в клуб?
— Ужин тебе домработница приготовит, — парировала Ри. — Зачем тебе ужин, ты все равно пьяный приедешь из ресторана?
— Вот глупость, — озадаченно сказал Сашок. — Ну ладно, езжай, все равно они тебя не выберут. Как посмотрят, так и не выберут. Какая из тебя присяжная, на хрен?
— А вот и выберут, — сказала Ри. — Я еще и на юридический осенью поступлю. У меня же еще и голова есть, а не только то, за что можно руками хватать. Надоело мне это все, я какой-то нормальной жизни хочу.
— А… — Он посмотрел на нее одним глазом насмешливо, открыл дверцу машины и бросил, садясь: — Ну давай-давай! В легавые теперь решила податься, женушка моя! Смотри, как бы не взорвали тебя опять. А с прокурором если спутаешься — убью! — Он захлопнул дверцу и добавил со смехом, когда водитель уже тронул машину: — С адвокатом — пожалуйста, пригодится.
Понедельник, 19 июня, 11.00
Большой, почти квадратный зал судебных заседаний номер триста двадцать три всем, кому случалось бывать в прежних советских присутствиях, а именно таких тут и было большинство, должен был показаться роскошным. Кандидаты в присяжные, теснившиеся пока на скамьях для публики, с опаской смотрели на судью в черной мантии и белом галстуке, сидевшего под несоветским гербом России на возвышении, за большим, величиной с бильярдный, столом.
— Я благодарю тех, кто взял самоотвод, — сказал Виктор Викторович и покрутил усы, довольный производимым впечатлением. — Если кто-то не уверен, что сможет участвовать в процессе до конца, лучше сказать сразу. Вы можете быть свободны, а с остальными сейчас приступим к отбору.
Отказавшиеся, те, кто помоложе и одет поприличнее, с облегчением потянулись к выходу, в зале осталось человек двадцать одетых в массе своей поплоше. Ри, смотревшаяся здесь, как снегирь в Стас воробьев, попыталась отодвинуться от похожего на медведя соседа, пахнувшего потом и перегаром. Но и сидевшая по другую руку женщина в платье, в каких в Алма-Ате ходила в ресторан ее мама, когда Ри было лет пять, не сделала никакой попытки потесниться.
У стола судьи между тем стало оживленно. Прокурорша, молодая, высветленная перекисью дама в синем кителе и с внушительным бюстом, из-за возвышения, на котором стоял стол, оказывалась как раз вровень с судейскими усами, а маленькой адвокатессе в светлом, но строгом костюме приходилось глядеть на судью снизу. У обеих в руках были списки, исчерканные пометками. Адвокатесса подбегала к форточке в стеклянной клетке, чтобы обсудить что-то с сидевшим там молодым мужчиной в очках. Прокурорша бегала к своему столу, где лежали бумаги и который она делила с еще одной дамой, представителем потерпевшего, как только что объяснил судья. Они тоже о чем-то шептались, и Ри, задумавшая стать юристом, просто сгорала от любопытства, как может быть представительница у потерпевшего, если потерпевший убит, ведь им же уже сказали.
— Суркова Алла Геннадьевна, преподаватель, — назвал наконец судья первую фамилию, и со скамьи поднялась женщина средних лет с аккуратно уложенными и одновременно пушистыми волосами, соломенный цвет которых был явно натуральным. А больше ничего примечательного в ней, пожалуй, и не было.
— Алла Геннадьевна, вы какой предмет преподаете? — спросила прокурорша.
— Сольфеджио.
В представительнице потерпевшего самым примечательным, на первый взгляд, были ее ногти апельсинового цвета и невообразимой длины. Непонятно, как она сможет писать с таким маникюром. Однако смогла: взяла в апельсиновые коготки золотой карандашик и что-то черканула у себя в блокнотике.
— Ах, вот оно что, — сказала прокурорша, буравя Аллу глазами.
