— Кончайте, нам пора! — скомандовал старик и отвернулся.
— А может, напоследок спросить его, вдруг да перед смертью заговорит? Неужели ему так уж надоело жить?.. — шепнул хриплый старику, но тот только рукой махнул.
Хасан едва успел взглянуть на целившегося. Резким взмахом хриплый бросил нож. «Все, конец. Прощай, мать, прощай, Муумина!» — мелькнуло в голове, и веки невольно закрылись. Хасан услышал удар вонзившегося в дерево металла. «Что это?» Открыл глаза. Трое парней стояли и криво улыбались, а старик медленно шел к нему. Хасан услышал:
— Как это Али-Шейх может передавать мне привет, если он уже давно распрощался с жизнью?
— А я от него, оттуда… — вознес руки к небу Хасан из Амузги, и это было близко к истине. Всего минуту назад он и впрямь был «там». «Неужели это еще не конец? Тогда что это? — Хасан тяжело вздохнул: — Видно, надеются многое у меня выпытать».
— Может, скажешь, что и ключ от рая в твоих руках?
— Да, если имеется в виду рай на земле.
Вот-вот прозвучат последние слова: «Тогда я рад приветствовать тебя». Хасан ждал в нетерпении, но старик не произнес их.
— Хорошо заучил, мерзавец! И не ведает, что пароль давно заменен.
— Ха-ха-ха! — невольно засмеялся Хасан сын Ибадага из Амузги. — Кем заменен?
— Мной. И о том, что пароль другой, Али-Шейху известно!
Серго сын Васила не мог понять, отчего это вдруг пришельцу стало весело.
— Почтенный Серго сын Васила, а знаешь ли ты, что Али-Шейх и правда ушел из жизни?
— Что?
— Вот так-то. Уже три пятницы тому назад умер. Теперь и мне все ясно. Произошло недоразумение.
Хасан из Амузги вспомнил, как Мустафа говорил, что отец не успел сказать ему перед смертью что-то важное.
— Да развяжите вы меня! Хватит, и так душу замутили. Я Хасан из Амузги!
— Развяжите! Хасан из Амузги ты или кто другой, а только несешь чепуху. В прошлую пятницу Али-Шейха видели в полном здравии.
— Не стану я вам доказывать. С минуты на минуту его сын будет здесь…
— Мустафа?
— Да, он самый. А тот, кто сказал вам, что Али-Шейх жив, хотел, видимо…
— Войти к нам в доверие?..
— Может быть. Кто это был?
— Саид Хелли-Пенжи.
— Что? — удивился Хасан из Амузги.
— Да, он так назвался.
Странно, как мог попасть сюда Саид Хелли-Пенжи? Выходит, он следил за ними, когда они с Мууминой отрывали из тайника коран? Но…
— Этому негодяю вы, конечно, не учинили такой пытки?
— Нет. Но он ведь и не заикался о пароле…
— А что ему здесь нужно было?
— Проездом он. Ехал в Кумтор-Калу, а оттуда, кажется, собирался в Темир-Хан-Шуру.
— Зачем?
— Он не сказал, а мы не спрашивали.
— Тоже, конспираторы… А мне чуть мозги не вышибли. — Он потрогал шишку на голове, рывком подставив ногу, ударом в грудь свалил одного из тех, что помоложе, второго бросил через плечо, а хриплому так вывернул руку, что тот застонал.
Старик обомлел, не понимая, что вдруг произошло, а сыновья его (да, это были сыновья) уже изготовились броситься на Хасана из Амузги и растоптать…
— Ну хватит! Теперь мы квиты… — сказал Хасан. Сняв папаху, он показал свою бритую голову, на ней справа красовалась огромная шишка с кровоподтеком. — Убить же могли! Только этого мне и не хватало, чтобы у самой цели умереть, да еще и от своих…
— Ты тоже бьешь — не гладишь… — сказал хриплый.
— Кто они? — спросил Хасан, кивнув на парней.
— Мои сыновья. Четверо их у меня. Одного послал к Али-Шейху сообщить об изменении пароля. Он вот тоже от первой жены, — старик показал на хриплого. — А эти близнецы от второй. Вон и она возвращается. Ходила в Кумтор-Калу чуреки испечь. Идем в дом. Холодный ягурт из погреба да с теплым чуреком — это, брат, райская еда.
— Что ж, с удовольствием, — согласился Хасан. — Я голоден, как стадо волков…
А в это время вернулся четвертый сын, гонец к Али-Шейху, и, понятно, сообщил, что Али-Шейх умер и похоронен три пятницы назад, а сакля его на замке. Мустафы, мол, дома нет… Старик после этого и вовсе подобрел. Сыновья не без смущения подошли к Хасану из Амузги, о котором слышали так много восторженных рассказов. Вот ведь при каких странных обстоятельствах довелось встретиться. Хасан с улыбкой протянул им руку. Они поочередно почтительно пожали ее. Ничего, мол, не поделаешь, время такое, не всякому верить можно.
