– А то ты не знаешь! – фыркнула Татьяна и повернулась. – На, любуйся!
Тот охнул, хрюкнул, осел сразу по стене. Хорошо лавка, от бабки покойной оставшаяся, возле двери комнаты стояла, а то бы на пол свалился Степаныч.
– Дай воды, Танька, а то точно помру, – простонал он и за сердце схватился. – Что же вы со мной делаете-то, а, бабоньки?! Что же вы учудили-то, а?!
Татьяна метнулась к умывальнику. Пустила воду, накатила солдатскую алюминиевую кружку до верха. Сунула, вернувшись, ее в руки участковому. Подождала, угрюмо рассматривая пожилого мужика в упор, пока тот напьется, потом спросила:
– И чего это мы учудили? И кто мы?
Стоять она намерена была до последнего. Если уж кто и в пострадавших, то это она.
– Чего учудили! Она еще спрашивает!!!
Степаныч допил воду и мотал теперь ее кружкой из стороны в сторону, того гляди, в нее запустит в сердцах. А он злился, еще как злился. То ли башка болела у него с похмелья, то ли не рад был, что работать воскресным утром ему приходится, и это тогда, когда к нему сын приехал. То ли физиономия ее расцарапанная ему не понравилась.
А с чего, спрашивается? Ему-то что за печаль? Он же не сватать к ней собственного сыночка пришел, а судя по вступлению гневному – по делу.
– Вы чего это с Маней Углиной делить вздумали, а?! Вы чего наделали, спрашиваю?!
Знает! Полыхнуло в голове и тут же румянцем вдарило по щекам. Да с такой силой, что казалось, царапины трещат и расползаются.
– Мне с ней делить нечего, – пробормотала она неуверенно и отвернулась к окошку от него.
– Да?! Нечего?! А Игоря?
– Какого Игоря? – начала было Татьяна неуверенно, но тут же умолкла и голову опустила.
Врать Степанычу смысла не было. Он все и про всех тут знал. В их деревне и жилось-то тихо и спокойно только благодаря ему. Вовремя и умело он пресекал всякого рода беспорядки. С Машкиным мужем только промашка и вышла. Да и то болтали, что Степаныч обо всем дознался, просто не стал этого человека под суд отдавать. Или не позволили ему.
А кто был тот человек – для всех до сих пор загадка.
– Какого Игоря! – передразнил ее Степаныч со странной горестной интонацией. – Что же вы наделали-то, бабы?!
– Подрались мы, Степаныч, просто подрались! – вспылила она.
Чего пристал, в самом деле?
– Просто подрались, говоришь...
Он так громыхнул алюминиевой кружкой о стену, что в голове звон пошел. Будто не в стену, а в нее запустил он кружкой той.
– И что за причина была драки той, Таня? Объясни мне, идиоту! Что заставило тебя, молодую, красивую, перспективную девушку, без пяти минут секретаршу крупного концерна в городе, схватиться насмерть с женщиной, которая тебе почти в матери годится?!
– Насмерть! – фыркнула она и покосилась на Степаныча, сидевшего на ее скамейке с растопыренными коленками и в залитой водой рубахе. – Скажешь тоже! Повздорили просто, лицо она вон мне расцарапала... Какой из меня теперь секретарь крупного концерна! Заживать станет месяца три... Ну да, да, не смотри на меня так! Из-за Игоря я сорвалась! А чего она к нему прицепилась-то?! Чего прохода не давала?! Ее собственность он, что ли?! Он ничей между прочим. Он позавчера днем ко мне с цветами, а она потом заявляет... Тварь!
– Что заявляет?
– Что он ей предложение делать собрался! Придумает тоже! – Татьяна рассмеялась зло и натянуто. – Такого насочиняла, умереть не встать! Тот ни сном ни духом, а она кольцо ждет. С катушек совершенно спрыгнула. А стоило мне рот открыть и правду сказать, как скаканет на меня, как по лицу когтищами своими полоснет. Тварь!
– Это я уже слышал, – почти шепотом произнес участковый, шлепнул себя по коленкам и кивнул вдруг в сторону окна, в которое она бездумно все время смотрела. – Не видала, гостей сколько к нам с утра понаехало?
– Ну, видела чужие машины и что?
– А что в машинах тех милиция приехала, не видела?
– Нет. Мне некогда по окнам пялиться, я от зеркала не отхожу, – пожаловалась Татьяна и, как заговоренная, снова поплелась к зеркалу.
– А зря ты, Таня, внимания на них не обратила. Зря!
– Чего это? – Она снова тронула переносицу, тонкая пленка на ранке тут же снова принялась кровоточить. – Черт! Да что же это такое-то?! За что мне такое наказание... Чего, спрашиваю, мне на них таращиться? Родня, что ли?
