Тайна по имени Лагерфельд - страница 35

, — подтверждает Эрве Леже. Если он продолжает работать, не меняя своих планов, не показывая своей печали, разве от этого она становится не такой мучительной? По словам Патрика Уркада, «эта смерть, должно быть, была для него большим потрясением. Ударом судьбы, потому что эта женщина была очень сильным человеком, который покидал его. Храня достоинство, он почти никогда не будет говорить о ней»^>4. Уход Элизабет отмечает поворот в жизни Карла. До этого момента он жил, снося ее жесткие слова, стараясь соответствовать материнскому идеалу и делая все для того, чтобы она была счастлива.

Решетка усадьбы закрыта. В парке дует ветер, раскачивая деревья. Вода в прудах неподвижна. Лабиринт из кустарников засыпан листьями. Редкие бледные лучи солнца ласкают фасад. В опустевших комнатах по полу разбросаны рисунки, словно здесь царит полное забвение. Еще фотографии… И где-то, недалеко от его комнаты, находится прах Элизабет. В Париже Карл сообщил, что он будет рассеян в парке у замка. Пока он ждет. Застыв во времени.

В сущности, все идет так, словно ничего не изменилось. Теперь замок — это исчезнувший мир, Карл продолжит удовлетворять свои эстетические устремления в другом месте. В данном случае — в Париже, в том огромном особняке, который он арендует, на расстоянии нескольких домов от своей старой квартиры на Университетской улице. «Особняк Суакур был построен Лассурансом в начале XVIII века. В XIX веке его купил герцог Поццо ди Борго, корсиканец по происхождению. Это более обширное и величественное жилище, чем Гран-Шан, и я думаю, что Карлу нравилось жить в Париже в обстановке, полностью соответствующей его вкусу и его масштабу»^>5, — уточняет искусствовед Бертран дю Виньо.

Кутюрье продает свою коллекцию ар-деко. У него новая блажь. Она тем более захватывает его, что Карл нашел свой драгоценный ларец. Он опустошает лавки антикваров, охваченный, как говорит Бертран дю Виньо, «необычайной жаждой приобретательства. Мебель, бронзовые украшения, ковры… Так, он смог купить несколько сказочных предметов XVIII века, в том числе знаменитую коллекцию ковров Esther, из замка Ла-Рош-Гийон. А также восхитительный сервиз из фарфора и позолоченной бронзы, множество кресел, сделанных лучшими мастерами-краснодеревщиками, и множество картин, произведений знаменитых художников XVII и XIX веков, таких как Филипп де Шампень, Гиацинт Риго или Фрагонар…»^>6. Даниэль Алькуф, еще один эксперт по этой эпохе, добавляет: «Ему особенно нравилась мебель, сделанная на заказ, мебель из позолоченной древесины. По его мнению, нет ничего более удобного, адаптированного к человеческому телу, чем стулья XVIII века. У него были удивительные стулья, настоящие скульптуры»^>7.

Лагерфельд не строит музей или пародию на него. Бертран дю Виньо свидетельствует, что «он в совершенстве, до мельчайших тонкостей понял эту эпоху, уловил смену зимней и летней обстановки, отличие между повседневной и парадной мебелью и понял, как важен отсвет свечей на позолоте и хрустале»^>8. Карл ужинает, работает и спит в атмосфере XVIII столетия. В Париже говорят, что у него нет электричества и что он предпочитает свечное освещение. Это справедливо, но только для одной комнаты.

Эта самая кровать, украшенная богатой резьбой, так называемая кафедра проповедника, покрыта желтым лионским шелком с вышивкой серебром.

Карл не одевается, как человек эпохи Просвещения, но его внешний вид меняется. И как обычно, детали решают все. В Гран-Шан ему неожиданно пришло в голову сбрить бороду. Модель времен Веймарской республики уже исчезла. Бросив взгляд на парики на картине Менцеля, он теперь завязывает свои длинные волосы лентой и просит припудрить их ликоподием, детской присыпкой. Он снова достает один из своих любимых аксессуаров, веер, идеально гармонирующий с его новыми вкусами. «Веер, формы которого были такими же разнообразными, как его стили, становился в его руках еще одним аргументом в пользу его весьма вычурного облика, — замечает Патрик Уркад. — Он ловко играл этой принадлежностью, и ему нравилось манерничать и прятаться за ним»