Она сильно переменилась. Стала молчаливой, задумчивой. Могла часами просиживать возле дома, не обращая ни на кого внимания. Но стоило появиться Джованни, как Пина тут же начинала улыбаться и что-то бормотать себе под нос. А еще – она стала рисовать. Каждый раз одно и то же: перевернутое сердце на ножке – карточную масть «пик».
На все расспросы – почему именно это она рисует – она отвечала одинаково:
– Мне нравится, вот и все.
Джованни мучило еще и то, что он не мог рассказать матери о случившейся неделю назад неприятности. Он чувствовал вину за странное поведение сестры, но изменить что-то ему было уже не под силу.
Пина присела на краешек кровати и протянула Джованни сжатую в кулачок ладошку.
– Она просила передать тебе это, – лишенным каких-либо эмоций голосом сказала девочка и разжала ладонь.
На мгновение Джованни показалось, что Пина держит на раскрытой ладошке подвеску. Черное сердечко на ножке матово поблескивало, впитывая в себя солнечные лучи, словно губка. Оно пульсировало, будто живое, но приглядевшись, он понял, что это всего лишь крошечный рисунок.
– Кто просил это мне передать? – Холодок коснулся его спины.
Пина не ответила.
Она вдруг забралась на постель и стремительно прижала руку с сердечком к груди Джованни. Острая боль пронзила его, а в нос ударил запах паленой плоти. Джованни стиснул зубы, но, не выдержав, закричал. Пина улыбнулась и убрала ладошку, оставив на его коже клеймо в виде перевернутого черного сердца.
Глаза малышки запали, превращаясь в пустые провалы. Рот растянулся в жуткой ухмылке. Джованни отшатнулся, не в силах совладать с охватившим его ужасом, и опрокинулся назад, отчаянно пытаясь хоть за что-то ухватиться.
Миг падения в пустоту и…
Он с криком очнулся в своей же постели, сжимая скомканную простыню.
– Дьявол! – Собственный голос показался Джованни чужим, гулко прозвучав в серой хмари зарождающегося рассвета.
Он встал и прошел к открытому окну.
Казалось, из его легких кто-то выкачал весь воздух. Грудь сдавливало, болели ребра. Рука сама потянулась к тому месту, где должна была быть метка. От прикосновения собственных пальцев, отчего-то холодных как лед, по телу прошел озноб, но больше Джованни ничего не ощутил. Не было боли, жжения, только покрытая жесткими волосками кожа.
Проклятый кошмар!
Сделав несколько шагов к двери, он остановился, прислушиваясь к странной, неживой тишине в доме. Сравнивать ее с мертвой не хотелось, но именно такой она ему показалась в то мгновение.
Еще один шаг.
Скрип половицы растерзал барабанные перепонки, и в голову, точно сухие фасолины в пустое ведро, посыпались звуки: шаги раннего прохожего за окном, кашель старой синьоры Марчелы за стеной, лай неугомонной собаки в чьем-то дворе, детский плач…
Мир просыпался и оживал.
Джованни очень хотел верить, что на этот раз и он проснулся, а не перешагнул из одного абсурдного сна в другой.
На кухне он поплескал себе на лицо ледяной водой и заглянул в мутное зеркало, готовый увидеть в нем все что угодно и кого угодно. Но с той стороны на него смотрел смуглый юноша с большими карими глазами, недоверчиво сверкнувшими из-под черных бровей, ровным – доставшимся ему от отца – носом и тонкими губами, которые совсем не портили общей картины.
Многие девушки называли Джованни привлекательным и даже красивым. От тяжелой физической работы его плечи стали шире, жилистые руки сильнее. Грудь…
Джованни снова разворошил темные завитки волос. Метки не было. И все же он мог безошибочно указать на то место, где во сне его коснулась Пина. На всякий случай юноша взял зеркало и подошел к окну, где было больше света.
Ничего не изменилось.
Яркое солнце только окончательно распугало мечущиеся по углам тени, и Джованни попытался забыть о ночных кошмарах. Тем более что ему предстояли дела поважнее: через пару часов должен был начаться турнир!
Если он опоздает хотя бы на минуту, его уже не впустят. Следующая запись будет только через месяц, за который он просто свихнется от ожидания.
Джованни достал из-под матраса старую колоду карт. На ней отец учил его играть, заставлял запоминать сложные комбинации цифр и картинок.
