Ольга взяла себя в руки. Что-что, а держать себя в руках жизнь ее научила.
— На каком инструменте ты сейчас можешь сыграть?
Лёва пощупал свою забинтованную руку:
— Пожалуй, только на флейте.
Ольга подняла глаза на Генриха Юльевича, но он уже выбегал из кабинета, а через минуту вернулся с флейтой — будучи человеком интеллигентным, он сразу понял, кто перед ним стоит. Чуть поморщившись от боли, Лёва поднес инструмент к губам. Удивить Ольгу было трудно, а поразить практически невозможно. В музыке она разбиралась вполне профессионально, недаром давала уроки музыки, когда нужда заставила. Не говоря уже о фортепианных дуэтах, которыми она в трудную минуту ублажала брата Костю. И все же исполненная Лёвой увертюра к «Волшебной флейте» Моцарта перевернула ей душу. Такое эмоциональное наполнение, такое чувство ритма, такое виртуозное крещендо! Откуда это в нем — ведь он музыке никогда не учился?! Единственное, что приходило на ум, это граммофон, подаренный когда-то двухлетнему малышу ее покойным Антоном.
С этого дня жизнь Лёвы изменилась коренным образом — ее взяла в свои руки Ольга, а она всегда доводила до конца любое дело. Пользуясь отсутствием Лёвиных родителей в Санкт-Петербурге, она забрала племянника из гимназии, увезла в Москву и определила в музыкальное училище Гнесиных. Этот вираж удался ей по двум причинам. Во-первых, она была одной из первых дам московского художественного сообщества, а во-вторых, прослушав несколько классических шедевров в исполнении Лёвы, сестры Гнесины действительно признали, что перед ними удивительный самородок.
Мальчик поселился в шестикомнатной квартире Ольги на Пречистенском бульваре, где к нему вскоре присоединилась его старшая сестра, красавица Оленька.
Ольга любила племянников, но при этом не отказывалась от щедрой суммы, которую ее состоятельный брат выделял на содержание своих детей. У нее был вполне надежный штат обслуги, обеспечивавший нормальную жизнь в ее квартире — кухарка, горничная и уборщица.
Я хорошо помню этот дом номер 23 на Пречистенском бульваре. Типичное богатое строение конца ХІХ века с изящными итальянскими окнами на двух верхних этажах. Мой московский дружок учился тогда в Литературном институте, размещающемся в бывшем доме Герцена на Тверском бульваре, который в сторону Арбата плавно переходит в Пречистенский, и я часто проходила мимо этого дома по дороге в кафе «Прага». Перед домом номер 23 небольшой, хорошо ухоженный газон ведет к великолепной резной двери, открывающейся в еще более великолепный вестибюль, украшенный парой овальных зеркал. Из вестибюля вверх уходит хорошо полированная гранитная — а может, мраморная? — лестница, а из полуподвала поднимается допотопный громыхающий лифт. То есть тогда, во времена молодости Ольги, он был еще не допотопным, а вполне модерновым. Но Лёва и Оленька чаще поднимались вверх и спускались вниз по лестнице, не в силах дождаться, пока к ним приползет лифт.
С утра Оленька и Лёва убегали по этой лестнице в свои школы, где были заняты целый день. Домой приходили усталыми, голодными, но довольными собой. Впрочем, Оленька довольна собой была редко — ну что ей мог дать еще один натюрморт, когда душа ее рвалась на сцену? Любимая тетка Ольга не проявляла никакого желания представить красавицу-племянницу если не самому Станиславскому, то хоть своему бывшему любовнику Немировичу-Данченко. Оленьке она говорила, что еще рано, что следует дождаться совершеннолетия, но мой вредный внутренний голос не унимается. Он твердит, что ни к чему было примадонне, даме не первой молодости, приводить в театр такую красотку.
Оленька мечтала стать актрисой, но понимала, что это задача непростая, и готова была двигаться к своей цели медленно и планомерно. Она знала, что главное ее оружие — ее необыкновенная красота, и надеялась найти подходящую аудиторию для демонстрации этого подарка судьбы. Она еще не окончила школу — ей не давались ни математика, ни физика, и даже историю и иностранные языки она не могла одолеть. Единственное, в чем она хоть немного преуспевала, было рисование — у нее неплохо получались ландшафты и натюрморты. Не бог знает что, но все-таки. И, выставив свои не слишком оригинальные полотна на фоне своего незабываемого личика, она была принята в частную школу живописи.
