Тайна Кутузовского проспекта - страница 140
А он лепит: «Речь идет об американцах, здесь же нет имен, инициалы… Докажите, что это Россия…» Хорошо, а разные паспорта? И Витман, и Айзенберг, и Хренков. А где же Сорокин? А он: «Взял фамилию жены, разве это преступление!» Нет, это не преступление, отнюдь. Но отчего Хренков и Витман? А у него заготовлено: «Мы — страна, не умеющая прощать. Со статьей, по которой взяли Сорокина, ему бы не жить в Москве, изгой… Построим правовое государство — вернусь к самому себе, Сорокину…» Конечно, года два за нарушение паспортного режима можно потянуть, но теперь паспорта налаживаются отменять, выскочит…
Если его отпустят за недостаточностью улик — а их действительно мало, — каково будет строиловским ребятам? Они же до конца изверятся в том, что в этой стране есть справедливость… Несправедливый закон — что может быть страшнее?! Значит, возразил он себе, ты волен присвоить себе функцию справедливого законодателя? Ты не вправе делать это, Костенко. Дорога в ад вымощена благими намерениями…
Он заставил себя увидеть лицо генерала Строилова — бескровное, когда его свалили на пол. Ты и это можешь простить Сорокину, спросил он себя. Если ты можешь и это простить, тогда садись к себе на кухню и не высовывай рожу на улицу, чтобы не встречаться с людскими взглядами… Верно написано: не бойтесь врагов, они могут только убить вас, не бойтесь друзей, они могут только предать. Бойтесь равнодушных, с их молчаливого согласия совершается и предательство и убийство…
Костенко спустился во двор, кивнул оперативнку, мол, шухари, и вышел на привокзальную площадь.
Двушек в кармане не было: протянул киоскеру «Союзпечати» двадцатикопеечную монету:
— Будьте любезны, разменяйте.
— Я вам не разменный пункт!
— Очень прошу, товарищ…
— Сказал — нет! По-русски не понимаешь?!
Костенко оглянулся. Бабулька в платочке торговала цветами, осталось три букетика всего.
— Матушка, двадцать копеек не разменяете?
— Какая я те «матушка»?! Сам дед!
— Не сподобился пока… Вы мне за двадцать копеек хоть пару двушек дайте…
— С этого б и начинал. — Старуха взяла у него монету и протянула двушки. — Всяк человек за каждое движение свой резон должен получить…
Костенко подошел к автомату, снял трубку, долго держал ее в руке, а потом медленно опустил монету; снова полез за сигаретами; сунул крошево в рот, повертел в спекшихся губах, потом чиркнул спичкой, прикурил, затянулся пару раз так глубоко, что, казалось, проглотил дым, и лишь после этого набрал номер.
Ответил сухой мужской голос.
— Товарища Шинкина, пожалуйста, — сказал Костенко, покашливая.
— Кто просит?
— Я только что из Краснодара… Он ждет моего звонка…
Шинкин взял вторую трубку:
— Слушаю…
— Осип Михайлович?
— Да. Кто это?
— Вы знаете, что Сорокин сегодня уезжает в Берлин?
— Какой Сорокин?
— Возьмите ручку и запишите его адрес… Готовы?
— Я ничего не понимаю…
— Диктую. — Костенко дважды назвал адрес Иностранки и дал телефон квартиры, установленный оперативником еще из машины. — Успели? Вы обнаружите у Сорокина две пленки — это копия его рукописи: «Управление. Связи. Люди. Методы». Если в течение часа его не возьмут ваши люди, я не отвечаю за последствия… В квартире есть черный ход. До свидания…