Тайна Кутузовского проспекта - страница 119

— Мне горько напоминать, что именно я просил вас найти человека, который бы эти дни побыл с Владимиром Ивановичем. И мне будет еще горше, если вы скажете, что не помните этих моих слов.

— Я приучил себя не верить словам. Я ненавижу слова. Ненавижу, понимаете?! Каждое слово — перевертыш! В устах одного это правда, у другого — ложь, у третьего — лесть, у четвертого — предательство… Вы что, не могли сказать: «У меня есть данные, что за стариком охотятся»?!

— У меня не было данных, капитан… Я чувствовал это…

— Вы не в театре работаете, а в уголовном розыске.

— Я, между прочим, нигде не работаю… Так что позвольте мне жить так, как я хочу… И если бы, следуя моим чувствам, я не обратился к Николаше Ступакову и не получил у него в помощь двух парней, Владимир Иванович не умер бы у вас на руках, а лежал на полу, исколотый шилом!

— Уходите отсюда…

— Никуда я не уйду… Простите, что брякнул… это жестоко… Пожалуйста, простите… Просто я очень не люблю просить, понимаете? И повторять не умею дважды… Наверное, это плохо…

— Можете дать слово, что у вас не было фактов?

— Клянусь… Это очень страшно — жить чувствованиями, но без этого в нашей профессии нельзя… Думаете, мне легко носить это в себе? А еще я чувствую, что Сорокин может уйти…

— Дайте сигарету…

— Не дам.

— Я не курил только из-за па… Дайте, не надо быть классной дамой, дайте…

Костенко протянул ему пачку и, подхватив свой кулек, пошел на кухню.

Там было холодно, стекол, конечно, никто не вставил. Костенко нашел старое одеяло, заколотил створку, включил газ, нашел сковородку, пожарил вареную колбасу, сделал бутерброды с сыром и, заглянув в комнату (Строилов снова лежал под пледом), спросил:

— Сюда принести?

— Не хочу…

— Я ж старался…

— Ешьте… И пейте на здоровье… Я вам не мешаю.

— Андрей, я понимаю, как вам больно… Но зачем людей обижать? У вас было страшное детство… А у меня? Отец погиб, мать — медсестра… Я голодным был до того дня, пока не попал в университет… Получил стипендию — двадцать семь с полтиной, — впервые наелся от пуза… это очень унизительно — быть голодным, Андрей, и ходить в одних туфлях по три года… У меня с тех пор пальцы подвернуты, нога-то росла, а купить новые ботинки не могли… И комнатенка у нас была при кухне — восемь метров… Стенка фанерная, шепот слышен… А в университете надо было каждый день благодарить товарища Сталина за счастливую жизнь, какой не знает ни один человек на земле… Мы с порванными душами жили…

— Это как? Все понимать и молчать при этом?

— А вы-то сами когда заговорили?! И не путайте меня, оборванца, с собой! Вы после пятьдесят третьего стали неприкасаемым, Андрей Владимирович! И попробуйте сказать, что я не прав!

— Петя Якир тоже был неприкасаемый? Или Красин? Внук того, наркома?! Сажали обоих! Мучили, погубили!

— Вас тоже сажали?

— Хотите доказать, что и я тварь?! Сам знаю… Налейте стакан…

Строилов выпил, от закуски отказался, занюхал хлебом.

Костенко мягко улыбнулся:

— Не думал, что вы так умеете.

— Невелика наука… знаете, как сердце рвет?

— Догадываюсь…

Строилов покачал головой:

— Нет… Не знаете… Когда отец вернулся… Налейте еще… Спасибо…

— Закусите…

— Я не пьянею… Так вот… Когда отец вернулся, он сразу за мной приехал… В детприемник… А я стал от него вырываться… Кричать стал: «Уйди, не хочу!» Извивался, когда на руки взял, по щекам… бил… Плевал ему… в глаза…

Костенко спрятал лицо в ладони, налил себе водки, тягуче выпил ее, закусывать тоже не стал, она сейчас была спасительно-необходимой:

— Воспитатели вдолбили, что враг?

— Нет… Я боялся людей в военной форме… Самое для меня ужасное были погоны… И чем больше была на них звезда, тем страшнее казался человек, олицетворение тюремной несвободы… Я впервые назвал старика «папой», когда мне исполнилось тринадцать… Семь лет, бедненький, жил не с сыном, а с волчонком… Понимаете? Я не верил, что он отец мне… Мне ж вдолбили, что отца нет… И никогда не будет… И объяснял мне про это младший лейтенант Жимерикин, воспитатель. А ту страницу показаний, которые папа… диктовал перед смертью… где он требовал привлечь к суду Сорокина, подписать не успел… А без его подписи это не документ… Для суда, во всяком случае… И Сорокина за садизм и за пособничество предательству не посадят… Вот так…