— И это тоже.
— Я не хочу ничего чувствовать по отношению к вам. Понимаете? Вы можете себе представить, что такое не иметь даже ночной рубашки? Так зависеть от мужчины, что даже просить у него одежду? Это плохое основание для дружбы.
— Я знаю. Это делает ее намного труднее. Сегодня ты будешь со мной спать?
Он спрашивает. Не требует. Просто спрашивает. Анник не знала, как бороться с такой хитростью.
— Я могу отказаться?
— Конечно, можешь. В доме пять или шесть свободных комнат. Одна как раз напротив, через коридор. Я оставлю дверь незапертой. Придешь ко мне?
— Я очень глупа.
— Думаю это значит «да». — Он улыбался. Анник позволила ему победить.
— Я приду к вам на цыпочках, ночью, через коридор, открою дверь и лягу рядом с вами. Я уже прислушиваюсь, что ваше тело говорит моему. Если б вы даже принесли меня в эту кровать, не утруждая себя уговорами, я бы все равно хотела вас.
— В коридоре холодно. Спи ночью со мной, в этой постели. — Он так хорошо знал ее, что почувствовал ее кивок. — Ты должна это сказать.
— Да. — Она совсем потеряла стыд.
— Давай закрепим твое решение.
Он прижал ее к себе, тело к телу, вдыхал запах ее волос, тихонько рыча. Анник тронуло до глубины души, что у него вызывает желание даже ее запах. Его руки тоже хотели ее. Она закрыла глаза, чтобы оказаться с ним в темноте. Все исчезло, кроме ощущений. Жар между ног распространился по телу. Она горела изнутри. Она была пьяна от этого. Она была…
Она была Анник Вильерс, а этот человек был ее врагом.
Она сразу отпрянула, тяжело дыша.
— Я сделала… — Ей пришлось заговорить снова: — Я сделала с вами ошибку. Потеряла себя.
— Ты еще не привыкла к этому.
— Не опекайте меня, месье. Я становлюсь безрассудной, если это касается вас. Так может случиться с кем угодно. — Пройдя босиком по комнате, она села на краешек стула. Мэгги Дойл обеспечила ее шелковыми чулками с белым узором. Изысканные. — Возможно, я обрету разум и буду спать одна. Кто знает? Вы не можете вечно меня запутывать.
— Мы запутываем друг друга.
— Но один из нас — тюремщик. Вы хотите, чтобы я это забыла. Вот почему вы так нежны. Что касается меня, то я предпочитаю искренность. Лучше изводите меня допросами. Тогда я вспомню, что пленница. Будь у меня хоть капля гордости, я бы не легла к вам в постель, а играла шлюху.
Наступило молчание, оглушительное, как удар грома. Между ними потрескивало напряжение.
— Так вот что вы делаете? Играете шлюху?
Анник не смотрела на него.
— Я обучена делать это, если меня схватят.
— Пленница и тюремщик? — С ней разговаривал Грей, не Роберт. — Если только это, тогда приступим к допросу. Расскажи мне о планах Альбиона. Кто их тебе дал? О! Почти безупречно. Ты выглядишь удивленной и обиженной. Прекрасно.
Ее вдруг сковал холод. Потому что он был в гневе и потому что этот человек мог видеть сквозь ложь. А сейчас это единственное, что ей принадлежало. Она завязала подвязку, чтобы не спадали чулки.
— Я никогда их не видела, хотя все считают, что я ношу эти планы с собой, как кошка своих котят. Я не знаю почему…
— Ты носишь их в своей голове.
Анник окаменела. Он не может этого знать! Не может! Никто этого не знает!
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Каждая страница, каждый список, каждая карта. Все это здесь, в твоей памяти, между Расином, Вольтером и Тацитом. Вот почему Леблан так и не смог их найти. Он не знает, где искать.
Она медленно надела туфли, которые он ей откуда-то принес. Нужно двигаться. Мозг отказывался работать. Он знает. Он знает! Как он может знать?!
Он смотрел на нее и ждал.
— Я не хотел лишить тебя дара речи.
Она выстояла под ружейным огнем. Она украла дипломатические депеши прусского военного командования. Она — Лисенок. Нельзя сидеть, как немая идиотка! Только великая сила духа заставила ее пожать плечами:
— Это сантименты. И очень глупая теория.
— И что ты собираешься делать с этими планами, Анник? Стоять на берегу и махать, когда подплывут французские корабли? Ты, конечно, знаешь, где они высадятся.
Во рту у нее пересохло.
— Я не говорю, что не знаю вообще ничего. Я бесподобно умная женщина, но я действительно не знаю о вторжении. Вы несете полный вздор.
