Анник закричала от страха. Она ударилась головой о землю, и мир взорвался. Потом ничего.
Лошадь, показав свой норовистый характер, позволивший Анри купить ее дешевле, удовлетворенно всхрапнула и ускакала. Анник осталась в канаве у дороги, мелкий дождь падал ей на лицо.
Лучше потерять сознание. Это была ее первая мысль.
Боль заполнила голову огнем. Это была вторая мысль.
Между первым и вторым мгновениями Анник вдруг поняла. Это случилось.
Свет. Свет проник сквозь закрытые веки. С ужасом и благоговением открыв глаза, она увидела в небе рассвет. Свет везде. Свет по краю облаков.
Значит, это случилось. Доктор в Марселе со своей ненужной латынью был прав. Ужасный кусочек чего-то сдвинулся, освободил зрительный нерв и теперь бродил в голове, чтобы убить ее.
Анник стала готовиться к смерти, предсказанной доктором.
Не было ничего особенного в том, что она в последние минуты жизни смотрит на сосны. Что она растянулась в мокрой холодной грязи. Она пыталась сочинить нечто возвышенное, подходящее для столь важного момента. Но думала о своей глупости. О том, что доверилась лошади Анри. О других мелочах. Лежать ей было неудобно, в желудке — пусто. И сверкающие капельки, соскальзывающие с иголок сосен, падают ей на лицо.
Анник ждала. Протекали минуты. Ничего не происходило, за исключением того, что она еще больше промокла.
Она поняла, что не собирается умирать, по крайней мере, немедленно. Она села. В обычные времена от такой головной боли она бы вообще не могла думать ни о чем другом.
— Как странно…
Анник осознала, что по привычке смотрит на свои руки. Было удивительно опять видеть свои руки. Видеть платье, бледно-зеленое, все в грязи. Видеть… Она больше не слепой червь. Она снова Анник, Лисенок. Незаурядная шпионка.
— Я вижу! Я могу все делать!
Она встала. Ей хотелось танцевать. Летать. В канаве было полно сосновых шишек, на которых так неудобно лежать. Она взяла пять штук, крепких, тяжелых, размером с ладонь.
Анник подбрасывала их, делая простые круги. Этому она научилась у Шандора… в ту первую ночь, когда восьмилетней девочкой пришла к цыганам, чувствуя себя одинокой.
Ловить их легко, как дышать. Две и две. Полудуш. Фонтан. Очень красиво. Голова невыносимо болела, но это уже не имело значения. Боже мой, она слишком неловкая. Раньше она могла жонглировать пятью, а сегодня была счастлива, выполняя простейший рисунок с четырьмя. Детское жонглирование.
Как бы ей хотелось показать это Грею! Ее жонглирование. Ее маленькое искусство. Ловкий прием, которым она владела только для собственного удовольствия.
Ничего не потеряно за эти долгие месяцы. Глаза и руки действовали вместе. Замечательные глаза, которые могли видеть. Но Грей не увидит ее жонглирование. Никогда.
Она вдруг стала неуклюжей, пропустила шишку и потеряла остальные. Они приземлились слева и справа, прямо друг на друга.
Анник прижалась щекой к стволу дерева, того самого, ветка которого сбила ее в грязь. У нее перехватило горло, и она заплакала, печальная и несказанно счастливая.
Северное побережье Франции у Сен-Гру
Не обращая внимания на плач, доносившийся из рыбацкой лачуги, а также на девочку, которая вырывалась из рук двух рослых драгун, Леблан смотрел на человека, стоящего на коленях перед ним.
— Когда она ушла?
— С рыболовной флотилией. На рассвете, — невнятно произнес рыбак, у него была до крови разбита губа. — В лодке английских контрабандистов.
— Куда они направились? Порт назначения?
— Кто может сказать? У них много надежных гаваней вдоль побережья. Они…
Кнутовище Леблана полоснуло его по лицу, оставив кровавый след.
— Где?
— Дувр. Они идут в Дувр. — Рыбак опустил голову.
— Дувр, говоришь? — Леблан перевел взгляд на девочку. — Ты уверен?
— Это их место, так они всегда говорили. Не знаю, правда или нет. Они англичане.
— Это ты должен говорить правду. — Леблан еще минуту изучал его. — Анри!
Тот вышел к нему, заправляя в штаны рубашку.
— В доме ничего, только оставленные ею тряпки. Вот и все.
— Никаких бумаг?
— Никаких.
Губы у Леблана побелели. Он резко повернулся и направился к лошадям.
— Она видит. Она всех нас одурачила. Едем.
