— Я отдам приказ патрулям. — Анри высокомерно кивнул.
Очередное неуважение, о котором этот придурок со временем пожалеет. Он исправит вред, который причинил Анри. Он вернет планы Альбиона и заткнет рот Анник Вильерс. Когда она будет мертва, он почувствует себя в безопасности.
— Здесь… и напротив… место таможенников. Пусть для разнообразия сделают что-нибудь полезное. Наших людей отправишь сюда. — Пальцы Леблана, как паучьи лапы, двигались по названиям вдоль побережья. Это были маленькие деревни, пропахшие рыбой, в каждой пятьдесят хижин и три десятка лодок. — Она знает это побережье со времен Вандеи. Тут у нее союзники-контрабандисты, имена которых она скрывала от меня. Она придет сюда, если освободится. Если она еще не знает, что я жду ее здесь. Если мы расставим патрули… Возможно…
— Тут много возможностей, — заметил Анри, разглядывая висевший на красно-золотой стене пейзаж, некогда принадлежавший мэру Парижа.
Он разберется с Анри. О, будьте уверены, он разберется с его грубостью.
— Иди! Убирайся! Отдай приказ, чтобы все найденные при ней бумаги доставили мне нераспечатанными. Лично мне. Понял?
— Вам. Нераспечатанными. Конечно. А что делать с Анник?
— Возьми себе, если хочешь объедки англичанина. Отдай в награду людям, которые нашли ее. Затем приведешь ко мне.
— И англичанина?
— Его убей.
Нормандия
Анник, сидевшая рядом на скамейке кучера, почти час хранила высокомерное молчание. В конце концов, его нарушил Дойл, который оскорбленным тоном сказал, что ей незачем отодвигать задницу всю дорогу до Кале. Он ее не теснит. Обида в голосе Дойла и вульгарное слово подорвали ее решимость. Даже крепко сжав губы, Анник не смогла удержаться от смеха.
— Так-то лучше, — удовлетворенно заметил Дойл. — Я уже начал гадать, заговоришь ли ты со мной.
— Знаете, я не склонна к разговорам с похитителями.
— Мы тебя раздражаем, да?
— Конечно. И мне не нравится сидеть так высоко.
Жесткий насест кучера был далеко от земли. На каждом ухабе он угрожающе кренился. Дорогу Анник не видела, поэтому крепко держалась за боковые поручни сиденья, упираясь ногами в подставку. К концу дня все тело и руки у нее будут нещадно болеть, очевидно, с этой целью ее и посадили сюда. Чтобы ночью она уже не думала о побеге. Карета ужасно тряслась.
— Она слишком непрочная, — сказала Анник.
— Я не дам тебе упасть. Хотя трудновато придерживать тебя, мисс.
У Дойла было удивительное произношение. Только настоящий француз осмелился бы так ужасно говорить по-французски. В кладовой своей памяти Анник отыскала месье Дойла, имевшего много имен. Когда-то в Вене мать указала ей на него, велев избегать этого человека, поскольку он жесткий и упорный, как барсук, возможно, лучший действующий агент британцев.
— Ты хорошо знаешь лошадей, мисс?
— Не очень, — призналась она.
— Тогда мы дадим тебе поработать, а я отдохну. Ты просто… Вот так… Просто возьми это.
Дойл что-то вложил ей в руки. Она поняла, что держит вожжи, а лошади бесконтрольно трусят по дороге. Всю жизнь ей приходится иметь дело с неожиданностями. Черт побери.
— Не надо так натягивать вожжи. Лошади будут нервничать. Все, что тебе нужно, — это держать их легко, свободно. Одной рукой, конечно, но пока двумя. Только для начала. Делай так… — Обхватив ученицу, Дойл взял обе ее руки. — Нет, расслабь пальцы, дай я покажу.
— Может, вы заберете их? Пожалуйста.
Он подтягивал ремни, пока они не переплелись с ее пальцами.
— Вот этот идет к левой пристяжной. Норовистый черт. Я зову его Нэнси, потому что он не совсем полноценный. Старина Нэн знаменит тем, что щиплет тебя, когда хочет обратить на себя внимание. Теперь предположим, ты собираешься повернуть его влево… не говорю сейчас, но если захочется, ты легко и уверенно натягиваешь этот ремень. Чувствуешь?
— Дойл, может, вы еще не обратили внимания, но я слепая.
— Да, мисс. А другой повод, лежащий у тебя на ладони…
— Быть слепой, месье Дойл, — это не просто невозможность видеть голубое небо и поля, мимо которых мы проезжаем. Это означает, что я не могу делать многое из того, что вам кажется обычным. Например, править лошадьми.
