Задача с многими неизвестными.
И первым решить ее с помощью Меторо пытался епископ Теи а но Жоссан.
Внимательно рассматривая знаки и вслушиваясь в пение Меторо, Жоссан решил, что знаки изображают предметы. Он не нашел ни одного знака, который обозначал бы понятия. Не было в текстах, по его мнению, «неизвестных на острове животных» или каких-либо ценных следов древности, о которых сообщал миссионер Эйро. Жоссан пришел к выводу, что дощечки, на которых все это могло быть, стали добычей пламени. «Какое несчастье, что ни одна из дощечек не дошла до нас! Те, которые я спас, были, судя по всему, недавнего времени; они заставили меня считать, что это только остаток прежнего письма», — сожалел он.
По словам Меторо, жители Рапа-Нуи имели обычай собираться в кружок и исполнять пропетую им Жоссану песню, как религиозный обряд. Кроме тех слов, которые передают знаки, песня включает ряд других слов, которые исполнитель добавляет по своему желанию. Для участника такого обряда это куда трудней, чем запомнить значение письменного знака. Написать и прочесть знак — детская игра; изучить и знать пение всех рапсодий (а каждая таблица имеет свою рапсодию) — вот это работа!
Меторо никогда не пытался объяснить знаки просто, без пения. По этой причине, говорил он, миссионер Руссель на самом острове Пасхи не нашел чтецов дощечек кохау ронгоронго. Люди умели читать, но они опасались встретить таблицу, которую не смогли бы пропеть. Никто из них и не решался сказать, что умеет читать дощечки.
Жоссан записал все, что Меторо пел, отделяя чертой слова, относившиеся к одному знаку. Так, таблица за таблицей, было записано объяснение каждого знака; причем Жоссан, делая записи, оговорился, что «мои толкования не гарантированы от ошибок».
Жоссан записи не опубликовал, потому что, говорил он, «слова, содержащиеся в пенье, занимают более двухсот страниц и чтение их было бы несносным». А вместо этого епископ привел, строчка за строчкой, отдельные знаки, разделив их на тематические группы: боги, люди, растения, птицы, рыбы и т. д. Справа от знаков он приписал их полинезийские чтения.
Вот как читал Меторо одну строку самой большой из сохранившихся дощечек, сделанной из весла и называемой «тахуа» (весло) :
«Курица — тяни — иметь большое потомство — рыба ихе — звать цыплят для флага — на земле — приходить».
Или:
«Дождь большой — толпа — вода — перо — человека — неси — огонь — земле — нести» и т. д.
Полная бессмыслица! Многие ученые решили, что Меторо просто обманывал епископа. Рапануйского письма он не знал (или же не хотел выдавать его секретов), а Жоссану он, как говорится, плел с пятого на десятое все, что ему взбредет в голову.
Но вряд ли это было так. Во-первых, потому, что Меторо не стал бы обманывать епископа, человека, уважаемого во всей Океании. Ведь не кто иной, как Жоссан, вступился за жителей острова Пасхи, защищая их от работорговцев. К тому же, если бы Меторо решил дурачить Жоссана, он не стал бы называть одинаково один и тот же знак, встречающийся в разных местах. Если бы он говорил что попало, то, например, очень часто встречающийся знак, вероятно, называл бы поразному. На самом деле этот знак получал у Меторо всегда одно и то же название «хенуа», то есть «земля». Это нельзя считать обманом.
Но почему же все-таки в записях Жоссана получалась бессмыслица? Может быть, в этом виноват епископ? Ведь он не знал рапануйского языка.
Однако и Жоссан не виноват в этой бессмыслице. Не зная рапануйского языка, он владел таитянским, очень близким к рапануйскому. А Меторо, когда епископ порой не понимал рапануйского слова, переводил его на таитянский.
Вероятней всего, и Жоссан и Меторо сделали все, что могли сделать, для разгадки тайны кохау ронго-ронго. Именно и Жоссан и Меторо, ибо юный Меторо Тауауре... не умел читать! Он только знал, как называется тот или иной знак, но читать по-настоящему не умел.
«Земля», «перо», «птица фрегат», «небо», «курица», «белый головной убор», «вода», «еда», «человек», «дождь» — говорил Меторо, называя знаки, а не читая их, подобно тому, как мы стали бы называть буквы «буки-аз-зело-аз-ер» вместо того, чтобы прочесть «базар».
