Полина Тихоновна приехала, как и договаривались, во втором вагоне поезда. Кондуктор-финн в черной форме вынес ее баулы из вагона на платформу, где их принял подошедший извозчик, направившийся с багажом к своей двуколке.
– Тетушка, откуда столько баулов? Посыльный еще к обеду доставил наши вещи из Петербурга! – сердился Клим Кириллович.
– Так, набралось кое-что. Представляешь, жандармы, что по вагонам ходили, меня и не проверяли, даже не подошли ко мне. А в Петербурге лето в разгаре, – без всякой связи с жандармами продолжила Полина Тихоновна, которую, бережно поддерживая под локоть, племянник вел по платформе маленькой, недавно построенной станции. – Воздух на улицах, да и в скверах – отвратный. От него можно нажить все болезни – от заразительных до нервных. Навозные испарения, пыль от перестилки мостовых, копоть, фабричная гарь. А здесь-то какая благодать! У Муромцевых все здоровы? Климушка, что случилось?
Движения и жесты ее племянника, стройного крепкого молодого человека, сохраняли присущую им уверенность и точность, светлое продолговатое лицо оставалось спокойным, в уголках красиво очерченного рта скрывались милые тетушкиному сердцу ямочки, разве что исчезли лукавые искры из серых насмешливых глаз. Но внешнее спокойствие племянника не могло обмануть Полину Тихоновну. Доктор понял, что вид у него не из лучших, если всегда деликатная тетушка так прямо ставит вопрос.
Пока они шли по платформе мимо деревянного вокзала, напоминающего то ли терем, то ли миниатюрный замок, мимо небольших лавчонок, умудрившихся залезть на самую платформу, он вкратце рассказал о несчастном случае, происшедшем у дачи Муромцевых. Усаживаясь в двуколку, Полина Тихоновна беглым рукопожатием постаралась подбодрить племянника, успокоить, вернуть в нормальное состояние духа. Впрочем, через минуту она, искоса поглядывая на плотную спину финна-извозчика, уже продолжила рассуждать о петербуржцах, которые не могут похвалиться своим здоровьем и вообще большею частью низкорослые и худосочные, созревшие слишком рано умственно, но недоразвитые в своей мускулатуре из-за условий жизни и климата.
– Как хорошо, что железная дорога позволила не слишком состоятельным петербуржцам выезжать сюда, на Карельский перешеек, снимать и покупать дачи. Наконец-то у петербургской интеллигенции появилась своя дачная местность, – воодушевленно твердила Климу Кирилловичу тетушка.
На «Вилле Сирень» их уже ждали. Все профессорское семейство было в полном сборе, и кроме хозяев в общем собрании на веранде принимали участие граф Сантамери, чей мотор Коровкины видели на дороге перед дачей, а также студент Петя и Прынцаев. К крыльцу были прислонены два блестящих велосипеда, рядом с ними гордо восседал безобразный Пузик. Отсутствовала лишь Зинаида Львовна.
Полина Тихоновна в сопровождении Елизаветы Викентьевны и Глаши отправилась во флигель – знакомиться с новым местом жительства и приводить себя в порядок.
Барышни Муромцевы вносили последние штрихи в сервировку чайного стола. Мура в сопровождении Пети направилась к леднику. Оттуда Петя под присмотром младшей дочери профессора принес на вытянутых напряженных руках огромное блюдо – на нем располагалось нечто воздушно-розовое и аппетитно пахнущее свежей клубникой.
– Клубничный торт, – уныло произнесла Мура, устанавливая с помощью Брунгильды блюдо посредине стола. – Мы его сегодня специально готовили в честь прибытия Полины Тихоновны и вашего, Клим Кириллович. Даже гулять днем с вами не пошли.
Петя сглотнул слюну и свирепо уставился на Клима Кирилловича. Мура и Брунгильда, дождавшись возвращения матери и Полины Тихоновны, стали раздавать большие порции своего кулинарного изделия.
– Ну что, дорогие мои друзья, – начал профессор Муромцев, когда все за столом угомонились. – Что будем делать? Завтра здесь жить станет невозможно. Газетчики понаедут, прохода не дадут. Но и съезжать с дачи нельзя – полиция сочтет подозрительным. Придется несколько дней сидеть безвылазно дома.
– Жалко, погода чудесная. – Мура, сидевшая со странным выражением лица, смотрела на Клима Кирилловича. Она, казалось, хотела сообщить мимикой что-то другое – и именно Климу Кирилловичу. Но он не понял.
