Вместо ответа ленсман пытливо уставился на главного свидетеля происшествия, как бы раздумывая, отвечать на вопрос или не отвечать. Затем он приблизился к доктору и, заглядывая ему в глаза, спросил, переходя на заговорщический шепот:
– Знаете князя Салтыкова?
– Князя.., нет.., не знаю, – забормотал ошарашенный Клим Кириллович, стараясь прогнать прочь нежданно возникший в сознании образ невзрачного попика, просившего его вчера вручить Псалтырь невесте князя Салтыкова.
– И никогда с ним не встречались? – продолжил ленсман.
– Нет. Среди моих пациентов Салтыковы не числятся.
– Ну, так теперь можете считать, что один из них стал вашим пациентом. Покойник-то и есть князь Салтыков, – округлил глаза служитель закона.
– Не может быть! – воскликнул в волнении доктор.
– Может. Теперь неприятностей не оберешься, такая фигура, такая фигура, – мрачно заметил ленсман. – Записочка подписана этим именем. Просит покойничек молиться за его грешную душу.
– Да что ж такое! – воскликнул огорченный и раздосадованный доктор. – Почему это несчастье должно было случиться именно здесь? Почему он не нашел другого места, чтобы пустить себе пулю в лоб! Теперь, небось, поднимется в Петербурге шумиха, газетчики наедут, жить спокойно не дадут.
– Не исключено, – подтвердил представитель власти, пристально рассматривая Клима Кирилловича.
– И без газетчиков никак нельзя? – Доктор представил себе нашествие наглых репортеров, подстерегающих профессора и его дочерей за каждым кустом.
Ленсман в отчаянии махнул рукой и вместе с сопровождающими и мертвым телом князя Салтыкова отбыл с места происшествия.
Доктор Коровкин, предупредив старших Муромцевых, расстроенных трагедией у ограды их дома, отправился на станцию встречать тетушку. Он был чрезвычайно взволнован, и сейчас его радовала возможность побыть некоторое время в одиночестве – осмыслить все случившееся и прийти к какому-то решению.
Итак, вчера у калитки муромцевской дачи ему попался навстречу незнакомый попик и попросил передать Псалтырь невесте князя Салтыкова, которая якобы находилась в доме. Однако никакой невесты там не оказалось. Мура говорила, что в дачном поселке про невесту князя ничего не известно, а здесь все на виду. Но сегодня явился сам князь Салтыков и именно около дачи Муромцевых пустил себе пулю в лоб, угрожая расплатой за некие страшные грехи и обзывая увиденных им мужчин иудами. Случайно или нет, он визжал о том, что будет в аду распевать псалмы? Или так он пытался сказать о Псалтыри, которая якобы принадлежала ему еще вчера? При чем здесь Псалтырь? И имеют ли какое-то значение написанные на ее последней странице слова? Что там такое было нацарапано? «ТСД. Саркофаг Гомера». Бред, явный бред и несуразица. Но зачем же тогда он, доктор Коровкин, умолчал в разговоре с ленсманом о Псалтыри? А если все-таки объявится в ходе следствия салтыковская невеста и скажет, что князь должен был ей передать Псалтырь? А что, если эту Псалтырь начнут искать на даче профессора Муромцева? И обнаружится его обман – вернее, не полная откровенность при проведении следственных мероприятий?
Доктор Коровкин похолодел. Он представил себе, что станет виновником безобразных событий на даче своего учителя, который всегда был так добр к нему и семья которого стала ему почти родной.
Доктор пребывал в некотором смятении. Сказать профессору? Он расстроится, ведь тогда в дом зачастит полиция. Кроме того, признание в умолчании наведет следователей на мысль, что доктор как-то связан с самоубийством. Начнут допрашивать всех – в том числе и отсутствовавших в момент происшествия профессорских дочерей, и Глашу, и неприятного студента Родосского. Доктор Коровкин пришел в ужас. Он не видел никакого выхода из создавшейся ситуации. Он даже начал мысленно бранить себя за то, что не послал к черту вчерашнего попика. Но кто же знал, что безобидная просьба обернется такой бедой?
Клим Кириллович не заметил, как добрался до станции. Станционную площадь окружали мелкие лавочки с огромными вывесками, рекламирующими бакалейные и хозяйственные товары. Среди них выделялся добротный двухэтажный дом, высокую угловую башню которого, увенчанную трапециеобразной крышей, облепили вывески на русском и финском языках – самая крупная, написанная аршинными буквами, гласила: "Торговый дом «Гермес». В ожидании пассажиров на площади собрались извозчики, целая кавалькада пролеток и тарантасов. Договорившись с извозчиком-финном, в опрятную двуколку которого была впряжена сытая крепкая лошадка, Клим Кириллович, все еще продолжая размышлять о последствиях трагического события, поднялся на низкую, мощенную мелкими камешками платформу с узкой полоской рельсов для багажной тележки.
