Среди господ офицеров появление двух красивых женщин произвело настоящий фурор. Все наперебой стремились услужить дамам и занять их беседой. Правда, тема беседы постоянно касалась чего-либо неприятного. Но что еще могло служить предметом светского разговора в стране, погрязшей, как в болоте, в бесконечной войне (если к тому же народонаселение этой несчастной страны предпочитает заниматься исключительно антиправительственной деятельностью и неповиновением властям)?
Офицеры изощрялись в горьком сарказме, стараясь даже в столь безрадостной ситуации произвести на дам впечатление, блестнув остроумием.
Особенно усердствовал поручик Кривицкий, бросавший время от времени томные байронические взгляды на юную вдову. Он желчно прошелся по адресу каждого из представителей высшей государственной власти и сатирически обрисовал внешнюю и внутреннюю политику России, ее недавнее прошлое и ближайшие перспективы.
– Увы, сейчас для многих политическая интрига стала коммерческим делом. И неплохие дивиденды приносит, смею заметить. Впрочем, наши политики всегда любили устроить бойню, а потом проводить время на банкетах в честь сынов отечества, чья бессмертная память навек останется в сердцах благодарных сограждан. Разве не так? – задавался риторическим вопросом поручик.
(Во время своего страстного монолога, украшенного кое-какими свободолюбивыми изысками, Кривицкий, как ни странно, ухитрился ни разу не повернуть головы – его лицо все время находилось по отношению к дамам в романтическом положении анфас три четверти, столь любимом провинциальными фотографами…)
Без сомнения, теперь многие с горечью вспоминали начало войны, сопровождавшееся помпезными парадами, а также патриотическими изъявлениями восторга и верноподданнических чувств, стыдились этих чувств и хотели бы от них отречься.
И все же последняя тирада Кривицкого, полная желчного злорадства, показалась Анне Афанасьевне, потерявшей в числе означенных сынов отечества мужа, совершенно неуместной. Конечно, она не была избалована столь изысканным красноречием, но и поручику не следовало бы забывать, что он говорит с вдовой офицера…
– Наверное, ваш Кривицкий – какой-нибудь анархист, – прошептала Аня на ухо Елене Сергеевне. – Все эти господа любят красивые позы и долгие антиправительственные разговоры, а патриотизм для таких – пустой звук…
Между тем поручик Кривицкий, принявший внимание молодой вдовы за одобрение, постарался закрепить успех. Он потянулся за гитарой и усладил слух присутствующих исполнением романса, слова которого были чрезвычайно далеки от всего только что им сказанного.
– Настанет время, может статься,
К вам в сердце вкрадется любовь,
Вы перестанете смеяться,
И страсть заполнит вашу кровь.
Терзанья ваши сознавая,
Свои мученья искуплю…
Я вам таких же мук желаю,
Но я вас все-таки люблю,
– выводил он приятным, но несколько слащавым голосом, хорошо гармонировавшим, впрочем, с его иконописным ликом.
Во всяком случае, любовные стихи про страсть, терзания и муки много лучше вязались с его манерным образом, чем циничные политические речи…
– Как жаль, что сестра Евгения сбежала, – заметил штабс-капитан Салтыков, когда голос поручика стих. – Мы остались без нашего ангела милосердия. Кривицкий с Женей прекрасно пели дуэтом. Увы, нет в мире совершенства, и ангелам тоже надоедает добродетель…
– А вы уверены, что сестра Евгения сбежала, господин штабс-капитан? – подала вдруг голос Аня.
– Что вы имеете в виду, сударыня? – спросили сразу несколько голосов.
– С ней не могло случиться какого-нибудь несчастья? – Аня попыталась выразиться яснее.
– Несчастья? – удивился штабс-капитан. – В этих тихих местах?
– В этих тихих местах, господин штабс-капитан, за последнее время зверски убили четырех девушек, – скорбно заметила Анна. – Вы разве не слыхали об этом? Несчастных находили в лесу с перерезанным горлом… Я так в первый же день по приезде сюда столкнулась с похоронами одной из жертв.
Анины слова, без сомнения, произвели впечатление. Общество в столовой удивленно загудело. Как ни странно, похоже, никто из офицеров, живших в замкнутом мирке гиреевской усадьбы, и вправду не знал о происходивших в округе преступлениях, а если и слышал что-то мельком, то не осознавал всего ужаса происходящего.
