Тайбола - страница 28

— Что мелешь, старая? Какая Дамка? — не понял поначалу муж. Потом сообразил. — Дамка, говоришь?

Сгорая от нетерпения, Фалалей в кальсонах выскочил на улицу и увидел Дамку. Глаз у нее был выбит, правое ухо прострелено. Домна старательно зализывала ее раны.

— Слышу — под утро-то Домна воет… Дай, думаю, взгляну, успокою, — объяснила Лукерья. — Вышла, гляжу, а это Дамка домой ползет. Я ведь, Фалалеюшка, тоже расстроилась, всю ночь век не сомкнула: за что, думаю, такую умную собаку загубили? Я во всем виновата, я кормить отказывалась… А сейчас скажу — хоть меня убей, Фалалеюшка, а Дамку добивать не дам…

— Цыц, курица! Замолкни, старая! Раскудахталась. Я, чай, не дурак стрелять дважды. Оказывается, я вчера патроны перепутал: мелкой дробью стрелял. Ну и ладно, авось поправится.

— Я уж, Фалалеюшка, молока Дамке давала, — продолжала стрекотать старуха.

— Да заткнись ты, крапива жгучая! — зло зыркнул глазами на нее Фалалей. — Скорей шесты тащи в лодку, да денег не забудь взять. В село Вожгору Дамку повезем. Может, врачи вылечат…

Вскоре лодка закачалась на волнах. Семнадцать километров на шестах вверх по порожистой Мезени везли Фалалей и Лукерья раненную собаку. Ветеринар, осмотрев Дамку, обработал раны и наложил повязку. Вскоре ухо у собаки заросло. Правда, глаз спасти так и не удалось.

Когда я подрос маленько, одним из первых моих открытий было то, что у веселого деда Егорши, сапожника нашей деревни, нет ноги. В праздники дед с важностью пристегивал тяжелую металлическую ногу, расправлял сухую куриную грудь и пронзительным скрипом протеза поднимал сельчан на гулянье.

Скрипел он обычно до тех пор, пока не обойдет все дома и не испробует хмельного у каждого гостеприимного хозяина. После засыпал где-нибудь около бани или гумна — там, где сон доймет.

Выпить Егорша был мастак, как и сапожничать. В смысле починки ботинок и сапог с ним не мог сравниться даже мастер с городу, как говаривали в деревне. Приносили деду такую рвань, что и смотреть страшно. Возьмет Егорша обутку, оглядит внимательно и скажет: «Да, глазам-то пужливо, а руки сделают». И делал. Да так, что ботинки-развалюхи еще долго шлепали по деревенским улицам.

Однажды после праздника повстречал я Егоршу и спросил:

— Дедо, а где у тебя вторая нога?

Кисло улыбнувшись, Егорша сел на сосновую чурку и дрожащими пальцами стал выскребать табак-самосад из плоской ярко-красной баночки. Скрутив цигарку и жадно затянувшись, выпустил густую струю дыма.

— Хоть ты, паря, кажется, с мозгой, но больно уж мал. Боюсь, что меня не так поймешь. Вот подрастешь, тогда я перед тобой — как на духу….

Сказав это, дед протянул мне свою мозолистую руку. Я чуть не задохнулся от счастья. А глазами зыркал по сторонам, не идет ли кто по деревне. Очень хотелось, чтоб видели ребята, как привечает меня Егорша. А дед, опустив голову, молчал, с шумом втягивая дымок цигарки.

…День был теплый. Разложив сапожный инструмент во дворе, Егорша работал до сумерек.

— Что бы это значило? Сегодня Егор Иванович целый день обутку клепал, а деньги за работу брать наотрез отказался, — удивилась соседка Авдотья.

— Моим ребятам тоже кое-что починил, а рубль так и не взял. Не надо, говорит, купи-ко лучше детишкам конфет, пусть полакомятся. А то вон кино из району привезли… — поддержала ее многодетная вдова Маланья.

Егоршу и в самом деле словно подменили. Перестал и в праздники по деревне бродяжить. И домой возвращался трезвым. Даже жена его, бабка Степа, заметив резкую перемену в поведении мужа, переполошилась.

— Уж не заболел ли ты, Егорушка? Коли занемог, давай Феклу позову, она от всех присух травками вылечивает. А то фершала с сельсовету. Вы ж с ним друзья. Хороший, умный дохтур-то, — убеждала она Егоршу.

Но тот только махал рукой: мол, не приставай с пустяками.

И все же, когда медик перед страдой обходил дома, чтоб подлечить больных, бабка Степа не удержалась — рассказала про дедову перемену. В ответ услышала:

— Не волнуйся, Степанида Всеволодовна, это бывает. Живет, живет человек, а станет время к старости подходить — и задумается он, правильно ли жил до сих пор.