...Несколько дней назад, здесь, в «каменном мешке», контрас обстреляли автобус с людьми.
У развилки дороги, где под камышовым навесом притулился маленький базарчик, «ифа» остановилась.
Водитель неторопливо выбрался из кабины и плюхнулся на землю у переднего колеса.
— Какова работа?! Птицей проскочили мешок! Верно?! — Лицо его расплылось в хитрой белозубой улыбке.
Пока стряхивали с формы дорожную пыль, пока Дуглас подшучивал над водителем, желтая «тоета» проползла мимо и свернула в сторону военного госпиталя.
— Всех угощаю манго! — не реагируя на колкости Дугласа, объявил водитель. — И тебя, горький язык, тоже!
Он неожиданно легко вскочил с земли и пошел к спиленным деревянным чурбачкам, на которых торговцы ставили широкие корзины.
В тени навеса наблюдалось оживление. Скуластая синьора торопливо выставляла напоказ крупные плоды манго. Гроздья зеленого мамона спешил показать худой подросток. В корзине на больших деревянных колесах — корень юкки. Его можно отваривать как картофель.
— А вода, вода со льдом есть? — Водитель подхватил огромный бидон и сунул в него голову. Довольно фыркнул, потом обхватил бидон руками и принялся пить так, что, казалось, порвет кадык.
Ричард зачарованно смотрел на веселого здоровяка и искренне радовался его силе, задорному смеху, сильным рабочим рукам. Водитель, конечно, знал, что на дороге в прицелы автоматических винтовок сидящие в засаде бандиты первым ловят лицо водителя...
Дуглас оказался большим мастером в области базарной торговли. Он неторопливо переходил от торговца к торговцу и степенно проводил дегустацию. Из корзины, к которой удивительным образом были приделаны колеса от детской коляски, он выбрал самый аппетитный чисано и настойчиво доказывал верзиле-продавцу, что хуже чисано найти просто невозможно...
— И вообще, — возмущался Дуглас, — мне непонятно, что делает такой крепкий парень на рынке среди детей и стариков?
— Это и не рынок совсем, — робко вступился за парня Ричард, — настоящий рынок «Меркадо Уэмбее» в Манагуа, там даже цены ниже, чем в «супермаркетах». Правда, картошка и лук там дороже фруктов...
— И мясо после отмены карточек на продукты появилось, — пробасил шофер. — А знает ли, компаньеро Дуглас, что до революции восемьдесят процентов нашей знаменитой говядины подлец Сомоса отправлял в США?
— Этого я не знаю. В партизанах я больше имел дело не с коровами, а с обезьянами, — распылялся Дуглас. — Но я знаю другое: революция относится к частнику сейчас весьма благожелательно. Еще бы, в руках частников львиная доля сельскохозяйственного производства. Но я не о том, я вот об этом конкретно продавце. Почему он здесь? Почему не работает?
— А может быть, о ней? — Шофер многозначительно подмигнул Ричарду и кивком головы указал на девчонку лет шестнадцати. — Знакомься, ее зовут Клаудиа...
Девчонку в застиранной спортивной майке и линялых джинсах Ричард приметил еще из кузова. За недолгую дорогу (надо же такому случиться!) он ни разу не вспомнил Сильвию, и теперь в незнакомой девчонке старался ее узнать. Загорелое лицо, голубые глаза, светлые волосы, острые холмики грудей под майкой... Испанская кровь явно брала в Клаудии верх над индейской. Нет, совсем не похожа она на Сильвию. Разве только улыбкой, такой же насмешливой. Но так умеют улыбаться почти все девчонки. Ричард перевел взгляд на деревянные ящики, стоявшие перед Клаудией и, чтобы скрасить неловкое молчание, спросил:
— Рефреско, компита, со льдом? — И, услышав отрицательный ответ, выбрал пару спелых манго и поспешил к машине.
Ричард присел у колеса и почувствовал, как от земли шло влажное тепло. Эту примету, предвещающую скорый ливень, никарагуанец знает с первых самостоятельных шагов по земле. Ричард вытер ладонь о брюки и принялся очищать манго. Желтая с красными подпалинами пленка закрывала теперь только половину плода. Хранившая ночную прохладу желтая мякоть заполнила пересохший рот. Вот только косточка. Большущая, скользкая — она, дразня, мешала сделать вожделенный глоток.
Шофер помогал Клаудии перетаскивать ящики в тень и нарочито громко расхваливал Ричарда. Он явно подсмеивался над смущением подростка, но делал это так, что обидеться было невозможно.
