— Смелей, смелей! — кричал он. — Прыгай. Становись! Пятки вместе, носки врозь. Стройся!
Я нарочно прыгнул перед Волковым, чтобы попасть с ним в одну пару, но он застрял в дверях вагона, кинул на землю мешок и опять начал чего-то изображать, — сделал вид, что будет нырять, как купальщик.
— Что ты задумал?! — закричал физрук и стащил его с подножки.
— Там утопленник! — кричал Волков, вырываясь и показывая на меня. — Спасите его, его надо спасти!
— Ладно-ладно, кончай свои шутки, — сказал физрук и поставил нас в одну пару.
— Земля! Мы спасены, — зашептал Волков, хватая меня за руку. — У тебя есть спички?
— Нет, — сказал я. — Только дома на кухне.
— А карта у тебя? Не подмокла?
— Какая карта?
— Брось прикидываться дурачком. Со мною шутки плохи.
— Да не было у меня никакой карты.
— Ты что? Забыл, что стало с одноногим шкипером?
— С одноногим?
— Ну да.
— Шкипером?
— А, чего с тобой говорить, — махнул он рукой и отвернулся.
Он был великий мастер отворачиваться.
Где-то впереди застучали в барабан, и мы пошли по песку мимо садов и заборов. Сады свешивались далеко на улицу, а впереди несли знамя. Знамя задевало за ветки и наклонялось назад, и ветки потом еще долго раскачивались над нами и толкали друг друга без ветра. Я поглядывал на Волкова, но он на меня не смотрел, а все вперед и вперед. И насвистывал что-то, и перепрыгивал, и подбирал что-то с земли, хоть там ничего не было. Мы уже прошли последний дом станции, вышли на шоссе, на булыжники, а он все молчал.
— Слушай, — сказал я наконец, — если хочешь, я поищу эту карту.
— Чего? — спросил он.
— Я не хочу, чтобы со мной было, как с одноногим шкипером.
— Да ну, — сказал он. — Я уже забыл. Видно было, что ему со мной скука смертная.
— Тогда представь еще кого-нибудь, — попросил я. — Самого смешного.
Он ничего не ответил, он посмотрел на меня прямо-таки с презрением. А что я такого сказал? Просто мучение с ним было, не угадать, что ему понравится, а что нет. Хоть иди и молчи всю дорогу.
Теперь мы шли по краю поля рядом с березами. Березы были очень гладкие, будто забинтованные, и под одной стояла Регина Петровна и спрашивала:
— Не устали? Не захромали? Может, отдохнем? Но никто не сознавался, что устал.
Волков вдруг начал оглядываться и делать знаки. Сзади в ответ прилетели две шишки, и тогда он закивал, повернулся ко мне и зашептал:
— Меняться давай? Ты туда, а Котька сюда. По команде — бенц. Тебе ж все равно, а нам нет: мы друзья.
Я хотел ему сказать, что мне тоже не все равно, что я хочу с ним и чтобы тоже друзья — что он, не видит, что ли? Но он и не смотрел на меня. Он замахал рукой, и Котька выбежал из своей пары. Теперь мы шли рядом втроем — я, Волков и Котька.
— Ну что же ты?! — зашептал Волков. — Отваливай!
— Я не уйду, — сказал я.
— Деревянко, — позвала Регина Петровна, — иди строем!
— Сейчас, сейчас, — ответил Волков. — Отвалишь ты или нет?
— Не отвалю, — сказал я. — Назло не отвалю.
— Деревянко!
— Ну, я пошел, — сказал Котька и повернулся назад.
«Что я наделал, — подумал я. — Что я наделал!»
Я боялся посмотреть на Волкова. Он был ниже меня и совсем не сильный на вид, но я его боялся. Впереди затрубила труба, мы вышли из-за берез и увидели за рекой флаги над лагерем, и тут он сказал очень спокойно и будто бы не про меня:
— Сначала я не думал, что ты такой.
И больше ничего. Потом мы вошли в лагерь.
Лес, лес, лес! Никогда я еще не видел такого леса. Из него можно было бы вырезать тысячу Таврических садов; каждому городскому школьнику достался бы огромный сад со своим входом и выходом; и сколько же друзей поместилось бы в гости в таком саду, — я думаю, целая школа народу, не меньше. Мы шли по лесной дороге, шли медленно, зажатые высокими возами с соломой, и эти возы ползли спереди и сзади, как поршни в туннеле, а мы все глазели по сторонам и рвались убежать через просветы в деревьях.
Кругом был лес муравьев, потом начался лес птиц. Муравьи смотрели на нас из муравейников своего леса, бегали по деревьям, по листьям, падали на дорогу, чтобы нас укусить, но в общем-то относились к нам равнодушно, только как к еде. Зато птицы подняли такой крик, будто мы пришли и сразу исковеркали им всю жизнь: они пищали, каркали, тыкали, трясли над нами ветки, залетали между рядами, а мы подпрыгивали за ними и передразнивали, махая руками. Возы ползли из солнца в тень и снова на солнце, соломины высыпались из них по одной, падали нам под ноги и повисали на ветках и сверкали там, как елочные украшения; и вот, наконец, слева открылась свободная дорожка, мы свернули на нее и бросились врассыпную — будто занимать места, будто в таком лесу могло чего-то не хватить.
