– Так ведь с неба же! А
ты его Рувиму!
– Да ладно тебе. Метель
нанесла! "С неба" – это я так... Чудит её папашенька, много, видать,
червонцев, чего ж не поблажить... Был бы я женат, как ты, то может, на семью бы
потратил, а так – гульнём!
– Ну, ладно, – Савва
Петрович весь как-то обмяк вдруг от такого препирательства, – иди сейчас
гульни, вон, к бульвару, там доглядывай, а я уж тут...
Долго смотрел Савва
Петрович вслед уже пропавшему в снежной мгле напарнику. И тут разобрал весёлый
шум-гам за спиной. Обернулся. Ватага студентов, явно из "Петровского
подвала" – значит, выползать начали. Не знал Савва Петрович, что давно его
заприметили студенты. Пили они на рябушинские деньги все подряд.
– Бр-ратия! – выволакивался
из сидячего положения очередной "тостёр", – предлагаю выпить за то,
чтобы у той, вон, морды, вон – за окном маячит (а это "маячил" Савва
Петрович), чтоб он шашку свою никогда б не вынул.
– Да она у него с пятого
года приржавела, – сказал главарь ватаги. – Господа, пш-шли пров-верим!..
Вот и вывалились они
проверять. Будто к неодушевлённому предмету подходили они к нему, шатаясь, и
дёргали за рукоять шашки. Савва Петрович стоял столбом, не сопротивляясь, и
вроде бы не видел наседавших. Наконец за рукоять взялся главарь ватаги. И тут
глянул в его мутные, пьяные глаза Савва Петрович, и показалось ему, как тогда,
в пятом году, что перед ним враг. Что-то такое враждебное повеяло от всего его
облика, от его пьяных зенок, от его прыщавого лба, некая жуткая злоба, злоба не
спровоцированная ничем – злоба сама по себе. "А ведь и лет-то ему не
больше, чем девочке сегодняшней – Татьяне, образки дарящей"...
Пять раз дёрнул за
рукоять прыщавый главарь и затем сказал, злобно усмехаясь:
– Полно, служивый, а ну
как злоумышленники нападут?
– Нападут – получат. Да
и какие злоумышленники в Татьянин день? Вас вот до дому в целости доставить,
вот и вся забота, – теперь Савва Петрович улыбался, отгоняя от себя образ
врага: "Да мальчишечка ведь, ну напился ради праздника, да и чего же не
побузотёрить в его-то годы?"
– А вдруг я
злоумышленник? – не унимался прыщавый, – а у тебя шашка не вынимается?
Посерьёзнел опять Савва
Петрович:
– Почему же не
вынимается. Вынимается.
– Да ведь не могу я её
вынуть.
– Да тебе её и не надо
вынимать, она ж не твоя, а моя.
– А правильно угадал я,
что ты её последний раз в пятом году вынимал?
– Правильно угадал.
– И что ты ею делал,
когда вынул? Рубил?
– Нет. Только собирался.
Получилось – пуганул только. Потому как разбежались тогда злоумышленники.
– А что они злоумышляли
тогда?
– Царский портрет
всенародно сжечь.
– И живого б человека
зарубил за портрет?
– Всенепременно. Нешто
это человек, коли ему Помазанника Божия сжечь надумалось.
– Нет, – прыщавый снова
усмехался вражеской усмешкой, – теперь не выйдет. Приржавела твоя шашечка.
Жаль, под рукой портрета нет.
Савва Петрович, не
отрываясь от немигающих, усмешливых вражеских глаз, на него направленных,
взялся правой рукой за рукоять и выдернул шашку из ножен. Взрывом лязгнуло, скрежетнуло,
взвыло сталью о сталь, и обнажённая шашка нависла над прыщавым. Орава в один
голос ойкнула и отшатнулась.
– Твоё счастье, что
портрета нет, – сказал Савва Петрович.
– Эффектно, – сказал
прыщавый, закуривая папироску, – запомню.
– Во-во, лучше папироску
поджигай, запоминатель. Эх, ну чего вам неймётся, господа?
Притихшая ватага
удалялась обратно, к "Подвалу". Прыщавый главарь несколько раз
обернулся. И при каждом обороте его будто ветром злобы дуло оттуда сквозь белую
метель. А девочка эта, Татьяна-дарительница, будто за спиной Саввы Петровича
стоит, и именно на неё направлен ветер, и шашка его должна всё время стоять на
пути этого ветра.
– Эгей, почтенный, как
дежурится? – Из темноты и метели возникли двое в бобрах и едва на ногах.
Спрашивал тот, кто потрезвей.
– Спасибо, ваше
превосходительство. Пока спокойно. А вы где ж так подзадержались?
– А мы у Крынкина
отмечались, на Воробьиных горах. Вот, а теперь сюда. Как там наш отступничек,
поглядим... Не представляешь, – теперь он обращался к своему спутнику, – в
Большом театре, когда хористы выскочили на сцену и загорланили "Боже, царя
храни", император, ишь ты, присутствовал!.. Ну и с ними весь, естественно,
прихлебательский зал загорланил. Так и он, коллега наш! Проф-фессор! Кадет!
Тоже стоял и подпевал!.. Ну-у, что заслужил, то и получил. Студенты, вот
молодцы так молодцы! Представляешь, врывались в аудиторию и выкрикивали:
"Позор! Иуда! Холоп!.." Ну, мы только здороваться перестали. Обломали
– вроде понял, хотя поначалу бурчал...
