Река проплыла справа, у воды — фигуры женщин, согнутых над корзинами. И снова — частые деревья, а шум всё ближе, и вот деревья разошлись в стороны, отпуская идущих, и они оказались на утоптанной площадке, окружённой заборами из гнутых жердей. За ними — круглые и квадратные хижины из жердей и бревен, заплетённых широкими листьями. Все дома на столбах, и входы, отмеченные распахнутыми плетёными дверцами на маленьких верандах, имели грубо сделанные лесенки в несколько ступеней. Под хижинами копались куры, поросенок бросился под ноги, визжа. Мастер, не оглядываясь, пересекал площадь, и Лада, под смех детей, шла за ним к длинному забору, за которым хижины толпились, смыкаясь стенами, и были крыты ровными вязанками тростника.
У раскрытых жердяных ворот переминались с ноги на ногу коричневые мужчины, пёстро украшенные поверх покрывал перьями и раковинами. Двое. Мастер, подойдя, коснулся лба и сердца свободной рукой, сказал:
— Пусть хранят вождя боги, пусть будет сон его легок и дни полны света, пусть жёны его не теряют красоты, и пусть Западный ветер приносит детей…
Он говорил и говорил, прижимая к боку щит, а Лада, не понимая слов, стояла позади и рассматривала украшенных мужчин. Даже вблизи невозможно было рассмотреть выражения смуглых лиц, над которыми нависали белые и цветные перья, а на шеях начинались ряды крупных бус. У одного, который потолще, среди бусин висела маска с узкими глазами и сведённым в страшную гримасу лицом. Лада отвернулась, чувствуя, как сверлит её взгляд пустых глазниц.
Потом заговорил толстый мужчина, так же касаясь лба и груди. Когда толстяк замолчал и махнул рукой внутрь, Акут обернулся и взял Ладу за руку. Она пошла следом, натыкаясь на горячую спину. Пройдя по чистому двору, поднялись по ступеням.
Прохладный полумрак пронизывали узкие лучики из щелей в плетёных стенах. Широкая и просторная середина дома была покрыта циновками, и, ступая босыми ногами, Лада шла, как по маленькой травке на поляне. У дальней стены, не доходившей до крыши, на высоком сиденье сидел кто-то грузный, и свет падал только на него, поблёскивая на лезвиях перьев. А по сторонам еле видные силуэты шевелились, шуршали шёпотом и смолкали, когда сидящий менял позу.
Остановшись посреди круглой комнаты, Акут дёрнул Ладу за руку, чтоб она наклонила голову так же, как он. Стоя со склонённой головой, Лада услышала, как её покровитель снова завёл приветствие и приготовилась ждать, но вождь махнул рукой. По сторонам снова всё стихло.
— Ты пришёл меня удивить, мастер Акут? Три знака назад ты ушёл в одиночество, чтобы сделать мне талисман, а вернулся — с женщиной?
Акут, остановленный жестом, прервал обязательные слова и, выслушав вопрос, ответил:
— Я вернулся к мудрому, от которого и уходил. Женщина здесь со мной, потому что ты, Мененес, должен услышать мой рассказ. Ты вождь, и все мы твои дети.
— А талисман?
Акут нагнулся и положил на циновку закутанный щит.
— Он здесь и ни у кого не было и не будет такой вещи. Он твой, как и было обещано. Позволь мне рассказать.
— Говори.
Глаза Лады привыкали к решётчатому полумраку, и она видела по сторонам, у стен, закутанные в покрывала женские фигуры с наброшенными на головы краями ткани. Из-под них — блестящие глаза. А по бокам сиденья, что, наверное, можно назвать троном, — тонкие мальчишки, лет по пятнадцать на вид. Чёрные волосы забраны кожаными лентами, копья, украшенные пучками травы и опять же перьев, да повязки на бедрах. Стояли, переминаясь, и поблёскивали сдержанными улыбками, рассматривая её. Под крышей зудели мухи. С улицы, где солнце, кричали дети и переговаривались взрослые.
— Я закрыл дом тремя твоими знаками, Мененес, да будет жизнь твоя легка и полна радости. И стал делать обещанное. Я не ел и не спал. И когда рассыпался первый знак, ветер сделал дыру в моей крыше, чтоб туда пролился дождь. Я делал тяжёлую работу, и силы мои уходили. А когда поднял голову, то увидел её. Ветер принес женщину племени моря. Дождь пролил её в разбитую крышу. И она лежала без сил, не помня себя. Но мне надо было выполнить обещание, потому я оставил её лежать и продолжил работу.
