Онна помолчала. На игрушку не посмотрела. Покусала губу и снова повернулась к Найе, оглядывая её с головы до ног.
— Мой сын полюбил тебя, женщина моря. Так сказано в правилах жизни: кто спасает, тот роднится со спасённым.
И, поворачиваясь уходить, добавила с усмешкой:
— Хорошо, что только это роднит тебя и моего сына. У тебя и так родни — полдеревни…
Скрипнули под твёрдыми шагами мостки, и женщина скрылась за углом дома. Мерути вздохнул и спросил:
— Не высохла ещё моя лашатта?
— А ты потрогай рукой, — отозвалась Найя, обдумывая последние слова Онны.
— Почти сухая! Я так возьму, под живот, и понесу. Благодарю тебя, добрая Найя, за мою жизнь и за лашатту.
— Хватит уже! У нас знаешь, как говорили? Кто старое помянет, тому глаз вон.
— Как это? Выколоть глаз, да?
Найя махнула рукой:
— Это сказка такая. Мерути? А почему твоя мать сказала, что у меня много родни?
Мальчик, выпятив губу, устраивал на руке игрушку.
— Акут — отец жданных детей. Когда нет их, жёны шли к нему, и получались дети. Наверное, потому.
— А… — и она смолкла. Вспоминая шелест змеи о том, что она всё ещё верит в вопросы, подумала с тоской: лучше бы не спрашивать вовсе, не знать. Но не удержалась:
— А Оннали?..
— Нет, — Мерути покачал растрепанной головой, — Меру-охотник всё сделал сам, он сильный. Его жене не надо было ходить к Акуту.
Найя выдохнула. С нетерпением ждала, когда мальчик, неловко придерживая одной рукой игрушку, другой снимет ремень с ушек горшка. Подошла и, присев на корточки, помогла ему повесить на плечо сложенный ремень.
— Иди. Хочешь я провожу тебя?
— Я сам знаю дорогу!
— Ну хорошо, хорошо.
Мерути поклонился, прижимая руку с лошадкой к груди. И пошёл, быстро ступая короткими крепкими ногами, чуть кривыми, как у отца. Замедлив шаг, обернулся:
— Ты не забудешь, Найя? Про мою глупую сестру?
— Нет, малыш, беги.
Когда короткая тайка мальчика скрылась в ранних сумерках, Найя сжала кулаки. Повернулась и пошла в хижину, сперва медленно, потом быстрее, дёрнула кожаный занавес на двери так, что край его сорвался с петли и повис. Забыв о своем желании ничего не знать, закусив губу и ничего не видя от злых слёз, торопилась к мужу — спрашивать о женщинах, бывших с ним до неё.
Дождь шёл и шёл, звуки его давно расслоились, превратившись из монотонности в целый мир. Дождь то шептался сам с собой, а в другой раз вспоминал о листьях и шевелил их, похлопывая крошечными ладошами по их мокрых ладоням. И тогда можно было разобрать, с какой стороны дождь пришёл и куда он уходит. Если шепчет меленько, значит, сонный ветер с запада тащит свою вечернюю тучу, и первым новый дождь встречают заросли кровянника, стоящие тесной толпой за стеной хижины. А если медленные и плавные шлепки время от времени прерываются шумом стекающей в озеро воды, — это встретили его большие деревья с другой стороны, те, за которыми лежит одеяло вспухшей от воды реки.
Серые краски без солнца давно перестали быть серыми, тоже расслоившись на множество тонких оттенков, которые так здорово рассматривать, сидя на мостках, покачивая над водой босыми ногами. И Найя училась смотреть и слушать. Удивлялась: сколько же всего, оказывается, оставалось неуслышанным! Шум воды плёл полотно, вышивая его множеством других звуков — деревни и леса, людей и рыб. И — странных звуков, которые были, но определить, чьи они, Найя не могла.
Но сейчас ей не нужны были странные звуки. Она лежала на спине, глядя в тёмный прогал под крышей, в котором еле виднелись балки, одну руку бросив вдоль тела, а другую положив через грудь Акута так, чтобы пальцы касались его живота. И чуть заметным, но уже привычным усилием держала руку немножко на весу, делала её легче, колыхая в такт дыханию мужчины. Слушала звуки их дома. Еле слышно потрескивал в очаге засыпающий огонь. Иногда трещал сильнее, и Найя знала: сейчас из сумрака появится поперечная балка. Красивая, чуть закопчённая поверх срезанных толстых сучьев. Где-то там сидит Синика, она не слышит его дыхания, но зато время от времени мышелов с чуть слышным чмоканием вылизывает шерсть, и Найя улыбается, воспоминая: однажды не удержался на балке и свалился, дико оря, в кучу старых мешков в углу. Акут целовал её, дернувшись, прикусил ухо, и Найя завизжала. А Синика удалился с достоинством, и она подумала тогда: гонору у него столько же, сколько у каждой земной кошки. Хотя они внешне, кажется, вовсе другие… Мех точно не синий у кошек. Или бывает и синий?
