Во сне его затошнило, и тошнота, как уже пришедший удар, так сильно вздёрнула летящее в воздухе тело, что снова неловко отставленная нога дёрнулась, цепляясь за низкую ветку. И с ударом о землю он проснулся, вскидываясь с влажной подушки. Рывком садясь, взмахнул руками и, уже приходя в себя, увидел в остатках сна, как серый туман разлетелся плоскими хлопьями, похожими на крылья больших бабочек. Витька придержал одну руку другой, оглядываясь в жёлтом сумраке, чтобы не разбудить спящую рядом Аглаю. И не увидел её.
Спуская ноги с постели, прислушался, стараясь за стуком сердца и собственным хриплым дыханием понять, что там, в чёрной дыре дверного проёма в коридор, зажурчит ли вода, скрипнет дверь.
Но было тихо, и даже город тяжело молчал, будто и он, ударившись, потерял сознание и лежал за окном плашмя.
Витька еле слышно выругался, чтобы совсем проснуться. Успел мельком подумать о том, что стал часто ругаться и злиться. И трудно сдержаться.
Хотел окликнуть Аглаю, но тяжёлая тишина раздражала, беспокоила. И он просто пошёл в коридор, тихо ставя босые ступни. У зеркала, наполовину скрытого висящими на вешалке куртками и плащами — откуда у одного столько старья, всё собирался половину выкинуть, но после жалел, придумывая, как можно снять Стёпку в дедовом макинтоше или Тину в забытой тёткой пелеринке, — на ходу нажал ладонью тёплый пятачок выключателя. И прошёл, не останавливаясь, с чувством помехи от того, что промелькнувшая в зеркале фигура выглядела как-то не так.
Беспокойство покусывало, подгоняло. Свернув за угол, Витька встал в коротком коридорчике, ведущем в кухню. За матовыми узорами стеклянной двери вздрагивал огонёк свечи, бросая блики на два силуэта по обе стороны стола.
Два? Витька провёл рукой по груди. Опустил голову, всматриваясь, но в слабом мерцающем светом разглядеть ничего не смог и, протягивая руку вперед, шагнул к стеклу.
Нащупал холодную круглую ручку, потянул на себя. Открывал медленно, чтоб не скрипели петли. И, придержав дверь, чтоб не ударилась о стену, замер в проёме.
Но две женщины, сидящие друг против друга, даже не пошевелились. Темноволосые, обнажённые, сидели прямо, положив руки на столешницу, а между ними скакал на огарке свечи рыжий хвостик пламени.
Слева сидела Аглая. Свет рисовал небольшую грудь, чуть видную за рукой, и линию подбородка, показывал чётко вырезанные ноздри и тёмные ямы над скулами. Переливался бликом на пряди волос, наискось прочертившей щеку.
Женщина, что сидела справа на длинной деревянной лавке, была не так худа, свет ставил мягкие точки на круглых плечах и сильном подбородке, а волосы, забранные в небрежный жгут, спускались по спине, и хвост жгута лежал рядом с голым татуированным бедром.
Витька, опустив голову, глянул на собственную кожу со следом рисунка. Без Ноа будто чужую. Прижал руку к груди.
Край полных губ татуированной женщины чуть изгибался в улыбке, и Витька, потирая грудь, подумал: это она ему улыбается, не переводя взгляда. А Аглая сидела неподвижно, вперив блестящие глаза в глаза собеседницы.
— Что… ты…
Рука Ноа поднялась со стола и вытянулась к нему, показывая ладонь в останавливающем жесте. Чуть повернув кисть, поманила. И снова ладонью остановила, показывая, где надо встать.
— Не бойся. Она спит. И будет спать, пока я смотрю ей в глаза.
— Оставь её.
Отсюда, близко и сверху, ему было видно, какие они разные. Сильная, с круглыми руками и плечами Ноа. Ложбинка между полных грудей с чётко очерченными горошинами сосков, колено крепкой ноги, поставленной на перекладину под столом, — ноги женщины, которая проходит за день большие расстояния и, плавно садясь отдохнуть, не опирается рукой о землю. Бронзовые блики на густых волосах.
И худая, как школьница, черноволосая Аглая, с прямыми плечами и маленькой острой грудью. И сидит тоже, как школьница, смирно, положив руки ладонями вниз, не шелохнется.
— Подожди. Немного. Дай мне досмотреть её сны.
— Ты!
Но, не отрывая продолговатых глаз от лица Аглаи, Ноа вдруг вздернула верхнюю губу и зашипела. Мелькнул острый язык между белых зубов.
Город молчал, так странно, не бывает такого, чтобы не слышно вообще ничего. Но вот она — тишина, тяжёлая, плоская, как чьё-то мёртвое тело… Не тикали часы в коридоре. За облезлой дерматиновой дверью не гудел лифт.
