Пошла, застёгивая на ходу пуговицу у горла, ветер кидался из-за домов, с разных сторон, будто не помнил, откуда пришёл. Заблудился.
Бежала через площадь около метро, на которой всё так же, как у других станций: базарчик с огромными яблоками и кистями бананов, киоски с журналами; нищие и алкаши на ступеньках подземного перехода; вальяжные милиционеры, зорко вычисляющие, кто из смуглокожих одет поприличнее; бабульки с разложенными на граните ветками вербы и шерстяными носками.
Над людским винегретом — ещё винегрет. Торговый центр, увешанный вывесками, биллборды над автомобильной дорогой, кинотеатр с рекламами сантехники, духов и золотых колец. Над этим — чехарда многоэтажек разной высоты, с разными крышами, балконами и антеннами. Споткнувшись, посмотрела вверх. Взятое в рамки проводов и фонарных столбов небо было небом. Пока ещё. Плыли по нему жидкие тучи из серой ваты и кое-где — белоснежные, подсвеченные солнцем облака.
Аглая опустила заслезившиеся глаза. Наугад выбрать улицу, по ней и пойти, вдруг там, в глубине жилого района, всё-таки есть тихие деревья и, может быть, птицы на них. Другие, не вороны. И не надо ей сейчас никакого леса или пустынного пляжа. Просто маленький скверик с тремя скамейками, сесть и потихоньку мёрзнуть среди запертых на железные цифровые замки подъездов. И чтоб в скверике — пусто.
Запищало в сумке, и она, запустив руку, долго ловила телефон в просторном нутре. Увидев, кто вызывает, обрадовалась.
— Да, Илья Афанасьич! Да!
— Что кричишь, вроде в лесу нашлась? Ты где сейчас?
— Я в Новогиреево, возле метро. А что? Вы хотите, чтоб я?..
— Хочу. Ты там аптеку найди, спроси эфир, один пузырек. И приезжай. Сможешь?
— Смогу. У меня репетиция позже. А сейчас — смогу, конечно.
— Ну, ладно. Эфир не забудь!
— Да. Илья Афанасьич… А…
— Ты про Виктора?
Аглая промолчала, держа телефон холодными пальцами.
— Нету его. Отпустил сегодня. Так что? Едешь?
— Да, — сказала упавшим голосом. Сунула мобильник в сумку и пошла к метро, разыскивать аптечный киоск.
— А он сказал, что Аглая — имя как у пенсионерки.
— А ты сказала, что — дурак?
Аглая пожала плечами и отхлебнула горячего кофе. Повернулась поудобнее на роскошной кушетке и сунула ноги в тонком нейлоне под блестящий искусственный мех.
— Согрелась? Ещё налить?
Альехо сидел рядом в большом кресле, и в полумраке пустой студии поблёскивали очки и лысина. Придерживал кружку с кофе на колене рукой.
— Разве дураку поможет, если называть его дураком? А нам ещё жить рядом неизвестно сколько.
— Ну пусть его. Нищий он, Аглаюшка. Нищий духом.
— Но ему-то — хорошо!
— Вот и говорю, пусть его. То, что ему хорошо, тебе не годится. Он музыкант, значит? О музыке с ним говорила?
— Когда только познакомились, говорила, да. Один раз.
— И что?
— И ничего. Я тогда послушала, как играет, стала рассказывать, что надо ходить слушать великих, столица ведь. Концертов множество. Найти свой стиль, неповторимый…
— А он?
Она поставила чашку на пол и укрылась до пояса. Передёрнула плечами.
— Посмотрел, будто я полная дура. Больше не говорила.
— Ну и правильно.
— Я не знаю.
— Тоже правильно. Сомневайся. Всегда. Но главное, своё делай сама. Выбрала путь, иди.
— Да я не выбрала ещё. Ох, Илья Афанасьич, если брошу институт, дома начнется такое!
— Талант у тебя.
— А кому он нужен?
Голоса отдельно от них ходили по просторному залу, выглядывали в приоткрытые двери лаборантской.
— Кому нужен? Вселенной нужен, мирозданию. Ты мне веришь?
— Не знаю. Насчет вселенной — не знаю.
— Мне веришь?
— Верю.
— Тогда просто верь. А поймёшь — потом. Кроме ипотеки и карьеры, есть еще мир, большой. В нём каждому — своё место.
— И мне?
— И тебе. Если не той дорогой пойдёшь, сразу почувствуешь.
— А как?
Он кашлянул. Встал и ушёл за приоткрытую дверь в конце студии. Через шум включенной воды заговорил громко:
— Всё просто. Болеть начнешь. Всё будет делаться через силу со многими, вернее, лишними усилиями. Люди, Аглаюшка, смешные бывают. Выберут себе чужую дорогу и на ней всю жизнь спотыкаются. А рядом своя лежит, пустая и прямиком в небо. По ней бы идти, как лететь. А нет, не видят.
