Откинув шкуру, встала и подошла к низкому столу. Акут поднял голову на её шаги и снова опустил, растирая краску. Найя села на пол рядом, потянула к себе третью плошку с сушёными листьями. Стала ломать их на мелкие кусочки.
— Это какая будет?
— Синяя. Как вечернее небо.
— Хорошо.
Мурлыча бесконечную песню, Акут поглядывал сбоку на её серьезное лицо и на цветы вьюнков, качающиеся в косах. Чуть улыбнулся, когда услышал — подпевает, тихонько.
— Акут…
— Что, мой светлый мастер красок?
— Мне нужно рисовать, Акут. Очень нужно!
Он налил в плошку воды из скорлупы ореха и смотрел, как, зашипев, порошок превращается в красное озерцо с запахом леса. Не знал, что сказать. Думал. Потом, помешав, спросил хмуро:
— Чтобы помнить ту жизнь?
— Нет. Мне просто очень нужно рисовать! Вот тут нужно!
Найя приложила к груди измазанную руку. Смотрела на него серьёзно.
— Я… я сама не знала, что нужно так сильно. Но вот…
И заплакала, опустив голову. Цветок на конце косы закачался и, попадая в плошку, пачкал стол пятнами краски. Акут поднял руку. Медленно, замирая внутри, коснулся светлых волос. Провёл. Найя не отшатнулась. Сидела и плакала горько, как ребёнок, оставленный матерью без еды.
Мастер гладил её по голове и думал, удивляясь, о том, что вот, сытая, в тепле и уже смеётся его неловким шуткам. Но плачет. Плачет от того, что никому не приносит слёз, кроме неё. Даже он, мастер Акут, не умеет тосковать так о своей работе.
— Когда уйдёт ночной сон, я пойду в деревню, Найя. И принесу тебе столько циновок, белых и новых, вот, — он растопырил свободную руку, — или вот, ещё больше, — не отнимая от её волос другой руки, сжал и снова растопырил пальцы:
— Они будут твои. А потом придет время Айны. И мы придумаем, как быть.
— Но где ты их возьмешь? Что дашь взамен? Ты бедняк, у тебя даже нечего постелить, чтоб ты спал хорошо.
— Я тебе сказал. Не плачь. Пусть плачет Айна, пока есть у нее слёзы. А ты — улыбнись. И мышелов придет к тебе получить имя. Как ты сказала? Геньи-ра?
— Синька.
— СИника. Ты даришь ему красивое имя.
Найя вздохнула. Поправила волосы и снова взялась за плошку с листьями, постаравшись отодвинуться из-под его руки так, чтобы не заметил её движения.
Но он заметил. Отодвинулся сам и молча продолжил работу. Но в сердце его не пришла грусть. Потому что Акут видел и другое. То, что она замечает, как неудобно ему спать на полу. И что постаралась не обидеть его, отодвигаясь.
Глава 45
Разговор в студии
— Женечка, ты в Москву? — Аглая посторонилась, пропуская соседа, он быстро ходил по коридору, засовывая в сумку моток проводов, прислоняя к вешалке футляр с гитарой. Чёрные остроносые туфли стояли послушной парой, начищенные, ждали ног. Курточка с оттопыренными карманами показывала краешки дисков, мордочку штекера на тощей шейке провода. Пакет за неровными боками прятал разбитые кроссовки. А на зеркале, данью рабочему дню клерка, отражаясь, лежала на пластиковой папочке глянцевая сумочка-барсетка.
Аглая улыбнулась. Нелегко уезжать из снятой квартиры в подмосковном городке на целый день в столицу, чтобы первую половину дня проводить в офисе, среди таких же лощёных мальчиков в начищенных туфлях, а вторую — бегать по ночным клубам на прослушивания. Женя играл и пел рок, стандартно-пафосный, в меру громыхающий. И, конечно, романтические баллады собственного сочинения. Забывались они сразу же, как убирал пальцы от дрожащих в последнем аккорде струн. Все новые песни Женя играл Аглае, и она слушала, чища картошку. Кивала, когда песня заканчивалась. Ей не нравилось, но спорить с автором она не собиралась. Казалось ей — зря придется спорить. А своим ощущениям она привыкла доверять.
— Соберешься за полчаса?
— Засекай время!
И она тоже заторопилась, попадая в промежутки его движений. Он в ванную чистить зубы, Аглая в кухню за бутербродом, он в кухню допить остывший кофе, она — в ванную, быстренько посушить мокрые волосы. Утренний автомобильный поток в сторону столицы уже закончился, и, значит, надежда доехать вовремя была. Электричек Аглая не любила.
Ехали привычной долгой дорогой с мелькающими по обочинам навечно пыльными заборами и одинаковыми от грязи домами. Так плотно укрывало их серое одеяло близкой дороги, что у Аглаи всякий раз портилось настроение — да как живут тут люди под бесконечный рев двигателей? Вон в яблоневом садике — качели и деревянный столик в беседке. Неужто дети тут летом играют…
