Онъ подсвистываетъ флейтѣ, взвизгиваетъ скрипкой, прищелкиваетъ надъ головою пальцами, кидаетъ кругомъ торжествующіе взгляды, приплясываетъ и приводитъ въ недоумѣніе туристовъ, сбѣжавшихся на шумъ со всего отеля. Подогрѣтые виномъ, музыканты, съ воодушевленіемъ настоящихъ цыганъ, заиграли одинъ изъ увлекательныхъ вальсовъ Штрауса. Альпинистъ оглянулся и увидалъ у двери жену профессора Шванталера, уроженку Вѣны, толстушку съ бойкими глазами, сохранившую всю живость молодости, несмотря на сѣдину, словно пудрой засыпавшую ея голову. Онъ подлетѣлъ къ профессоршѣ, обхватилъ ея талію и, съ крикомъ:
— Э! Живо, берите дамъ! Впередъ, впередъ! — понесся по залѣ.
Сразу все встрепенулось, ожило и закружилось въ общемъ вихрѣ, все затанцовало, вездѣ — въ прихожей, въ гостиной, въ читальнѣ, вокругъ зеленыхъ столовъ. И сдѣлалъ это онъ одинъ, всѣхъ расшевелилъ, разогрѣлъ, воспламенилъ; а самъ, однако же, не танцуетъ больше, запыхавшись на двухъ-трехъ турахъ вальса. За то онъ наблюдаетъ, распоряжается своимъ баломъ, командуетъ музыкантамъ, устраиваетъ пары, просовываетъ руку боннскаго профессора вокругъ таліи старой англичанки, на серьезнаго Астье-Рею напускаетъ самую задорную изъ дочерей перувіянскаго генерала. Сопротивленіе немыслимо. Необычайный альпинистъ обладаетъ какою-то обаятельною силой, которая такъ и поднимаетъ, такъ и мчитъ въ вихрь танцевъ. «Жги, жги!…» Презрѣнія, ненависти — какъ не бывало. Нѣтъ ни «рисовыхъ», ни «черносливныхъ», — всѣ вальсируютъ. Настоящая эпидемія танцевъ охватила весь громадный отель; даже на площадкахъ лѣстницы, до шестаго этажа включительно, вертѣлись швейцарки-служанки, точно деревянныя куклы на пружинахъ.
Пусть непогода злится снаружи, пусть воетъ вѣтеръ, взметая облака снѣга на пустынныхъ высотахъ, до этого никому нѣтъ дѣла, — здѣсь тепло, хорошо, веселья хватитъ до утра.
— Ну, а мнѣ, пожалуй, и на покой пора, — порѣшилъ добродушный альпинистъ, человѣкъ разсудительный, истый сынъ своей отчизны. гдѣ люди быстро увлекаются и еще быстрѣе успокоиваются. Посмѣиваясь про себя, онъ прокрался мимо профессорши Шванталеръ, послѣ тура вальса неотступно пристававшей къ нему съ своими: «Walsiren… dansiren…» — и тихонько удалился съ импровизированнаго бала.
Онъ взялъ свой ключъ, подсвѣчникъ и на минуту пріостановился на площадкѣ перваго этажа полюбоваться плодами своихъ дѣяній, посмотрѣть на умиравшую отъ тоски толпу, которую онъ заставилъ прыгать и веселиться. Тутъ къ нему подошла запыхавшаяся отъ танцевъ швейцарка и, подавая перо, сказала:
— Позвольте просить васъ, mossié, вписать ваше имя въ книгу.
Съ секунду онъ колебался: сохранить или не сохранить инкогнито? Впрочемъ, не все ли равно? Предполагая даже, что вѣсть о его пребываніи на Риги и разнесется по отелю, все-таки, никто неузнаетъ, зачѣмъ онъ собственно пріѣхалъ въ Швейцарію. А за то ужь ибудетъ же завтра потѣха, когда всѣ эти «инглишмены» узнаютъ… Служанка не вытерпитъ, разболтаетъ. Вотъ удивятся-то, вотъ пойдетъ говоръ по всему отелю: «Неужели? Онъ… онъ самъ!…»
Эти соображенія пронеслись въ его головѣ съ быстротою звуковъ гремѣвшаго внизу оркестра. Онъ взялъ перо и съ спокойною небрежностью написалъ подъ именами Астье-Рею, Шванталера и другихъ знаменитостей имя, долженствующее затмить всѣ прежде вписанныя; онъ написалъ свое имя и сталъ подниматься выше, не обернувшись даже посмотрѣть на эффектъ, который его имя должно произвести. Въ этомъ онъ не сомнѣвался.
Швейцарка заглянула въ книгу и прочла:
а внизу:
Прочла и, какъ ни въ чемъ не бывало, глазомъ не мигнула. Она не понимала, что означаютъ буквы П. А. К., отъ роду своего не слыхивала ни о какомъ «Дардаренѣ».
Дикій, темный народъ!
Когда подъ яснымъ, синимъ провансальскимъ небомъ, въ поѣздѣ, идущемъ изъ Парижа въ Марсель, торжественно раздается названіе станціи «Тарасконъ», любопытныя головы высовываются изъ всѣхъ оконъ вагоновъ, и пассажиры переговариваются между собой: «А, такъ вотъ Тарасконъ… Посмотримъ, что за Тарасконъ такой». Въ томъ, что представляется ихъ глазамъ, нѣтъ, однако же, ничего необыкновеннаго: мирный, чистенькій городокъ, башни, крыши домовъ, мостъ черезъ Рону. Но не это привлекаетъ взоры путешественниковъ; ихъ интересуетъ тарасконское солнце и производимые имъ миражи, поражающіе удивительными неожиданностями, своею фантастичностью, потѣшнымъ неправдоподобіемъ; ихъ интересуетъ этотъ крошечный, чудочный, своеобразный народъ, представляющій собою яркое выраженіе всѣхъ инстинктовъ юга Франціи, — народъ живой, подвижный, болтливый, все преувеличивающій, забавный и до крайности впечатлительный… Вотъ что стараются уловить жадные взгляды пассажировъ поѣзда, мчащагося съ сѣвера къ Средиземному морю; вотъ что составляетъ громкую славу мирнаго городка.
