Альпинистъ ни капельки не смутился, спросилъ комнату, «маленькую, удобную комнатку», и вообще держалъ себя съ величественнымъ управляющимъ совсѣмъ запросто, какъ со старымъ школьнымъ товарищемъ. Онъ даже чуть-чуть не разсердился, когда къ нему подошла бернская служанка, въ золотомъ нагрудникѣ и вздутыхъ тюлевыхъ рукавахъ, и спросила, не угодно ли ему отправиться наверхъ на подъемной машинѣ. Предложеніе совершить преступленіе не могло бы привести его въ большее негодованіе.
— На подъемной машинѣ!… Да чтобъ я… я!…- но онъ сейчасъ же смягчился и дружескимъ тономъ сказалъ швейцаркѣ:
— Pedibusse eut jambisse, моя хорошенькая кошечка… — и гордо пошелъ за служанкою по лѣстницѣ.
По всему отелю, на всѣхъ языкахъ цивилизованнаго міра, пронесся одинъ и тотъ же вопросъ: «Это еще что же такое?…» Но вотъ раздался второй звонокъ къ обѣду, и всѣ забыли объ удивительномъ господинѣ.
Любопытная вещь — столовая въ отелѣ Риги-Кульмъ.
Середина громаднаго стола подковой на шестьсотъ приборовъ занята живыми растеніями, съ которыми чередуются компотныя блюда, одни — съ рисомъ, другія — съ черносливомъ; въ ихъ то свѣтломъ, то темномъ сыропѣ отражаются тысячи огней и залоченыя вычуры лѣпнаго потолка. Какъ и за всѣми швейцарскими табль-д'отами, рисъ и черносливъ дѣлятъ обѣдающихъ на два враждебные лагеря. По взглядамъ, полнымъ ненависти или благожеланія, съ которыми каждый посматриваетъ на эти дессертныя блюда, можно уже заранѣе опредѣлить, кто принадлежитъ къ какому лагерю. «Рисовые» отличаются худобой и блѣдностью, «черносливцы» — полнокровнымъ румянцемъ толстыхъ щекъ.
На этотъ разъ численный перевѣсъ былъ на сторонѣ послѣднихъ; къ тому же, они насчитывали въ своихъ рядахъ нѣсколько важныхъ лицъ, европейскихъ знаменитостей, какъ, папримѣръ: великаго историка Астье-Рею «de l'Académie franèaise», барона фонъ-Штольца, стараго австро-венгерскаго дипломата, лорда Чипендаля (?), члена жокей-клуба, съ его племянницей (гм… гм!…), знаменитаго профессора Боннскаго университета, доктора Шванталера, перувіянскаго генерала съ семью дочками… Тогда какъ «рисовые» могли имъ противупоставить только бельгійскаго сенатора съ семействомъ, супругу профессора Шванталера и возвращающагося изъ Россіи итальянскаго тенора, щеголяющаго рукавными запонками величиною въ чайное блюдцо.
Враждебное отношеніе этихъ двухъ сторонъ и было, по всей вѣроятности, причиной натянутой сдержанности, царившей за столомъ. Чѣмъ же инымъ могло бы быть объяснено молчаніе этихъ шести сотъ человѣкъ, надутыхъ, хмурыхъ, подозрительныхъ и посматривающихъ другъ на друга съ величественнымъ презрѣніемъ? Поверхностный наблюдатель могъ бы приписать все это нелѣпой англо-саксонской спѣси, задающей теперь повсюду тонъ путешественникамъ. Но онъ ошибся бы, конечно. Немыслимо, чтобы люди, не утратившіе образа человѣческаго, стали вдругъ, безъ причины и повода, ненавидѣть другъ друга, задирать другъ передъ другомъ носы, дѣлать другъ другу презрительныя рожи изъ-за того только, что не былъ совершенъ обрядъ взаимнаго представленія. Тутъ, навѣрное, кроется другая причина, и, по моему мнѣнію, во всемъ виноваты рисъ и черносливъ. Только ими и можетъ быть объяснено мрачное молчаніе, удручающее обѣдающихъ въ отелѣ Риги-Кульмъ. Безъ этой причины розни и при такомъ количествѣ сотрапезниковъ самыхъ разнородныхъ національностей, табль-д'отъ былъ бы оживленъ и шуменъ, напоминалъ бы собою нѣчто вродѣ пиршества временъ столпотворенія вавилонскаго.
Альпинистъ не безъ нѣкотораго волненія вошелъ въ эту трапезу невольныхъ молчальниковъ, громко откашлялся, — на что никто не обратилъ вниманія, — и сѣлъ: на послѣднее свободное мѣсто. На этотъ разъ онъ имѣлъ видъ самаго зауряднаго туриста: плѣшивый, съ круглымъ животикомъ, съ густою остроконечною бородой, съ величественнымъ носомъ и добродушными глазами, осѣненными грозными бровями, — онъ отличался отъ другихъ только непринужденностью манеръ.
Рисовый или черносливный? — этого пока никто незналъ.
Едва успѣлъ онъ сѣсть, какъ тотчасъ же безпокойно завертѣлся на стулѣ, потомъ испуганно вскочилъ и съ словами: «Фу-ахъ!… Сквознякъ!» — кинулся къ свободному стулу, наклоненному къ столу. Его остановила швейцарка кантона Ури, въ бѣломъ нагрудникѣ и обвѣшанная серебряными цѣпочками:
